ZRD.SPB.RU

ИНТЕРЕСЫ НАРОДА - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! 

 

ВЫХОДИТ С АПРЕЛЯ 1991г.

 

ВСЕРОССИЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА

 

Масонство и украинский сепаратизм

Эта книга писалась беженцем 2-й волны - «русским фашистом», чье положение в Европе вплоть до 1960-х гг. оставалось полулегальным, печатаясь в 1966 г. в португальской типографии (получив нью-йоркские вых.\данные по месту редактирования), она стала сенсацией – для того, очень узкого круга общественности, что смог ее прочесть в Русском Зарубежье. Полноценно она, кустарно появившись в русском издании уже в 1991 г. (без вых.данных), переиздана была в России лишь в 1996 в издательстве «Индрик» (существует также плохое – в дорогой обложке, но без ссылочного аппарата, переиздание небольшим тиражом 2007 г., выполненное для чиновничества РФ одним из олигархов, в процессе подготовки к русско-венгерско-польскому разделу и ликвидации Украинского государства). Доступ в Интернет, где имеются варианты ее текста, в настоящее время всё более ограничивается. И представляет интерес – напомнить некоторые страницы ее, рассказавшие о явлениях, кажущихся чисто литературными, лежавших, однако, в основании описываемого политического явления. \Роман Жданович\

Из книги Николай Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма», гл. «Возрождение»
:

…Русское столичное общество не только не враждебно относилось к малороссийскому языку и  произведениям  на этом  языке,  но  любило  их  и поощряло,  как интересное  культурное  явление.  Центрами новой украинской словесности в XIX веке были не столько  Киев и Полтава,  сколько Петербург и Москва.  Первая  "Грамматика    малороссийского   наречия",   составленная великороссом А.Павловским, вышла в СПБ, в  1818  году. В предисловии, автор объясняет предпринятый им труд желанием "положить на бумагу одну слабую тень исчезающего наречия  сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единые со мною отрасли происходящих моих собратьев".

Первый сборник  старинных малороссийских песен, составленный  кн. М. А. Цертелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Следующие за ним "Малороссийские песни", собранные  М. А. Максимовичем, напечатаны в Москве в  1827 г. В 1834 году, там же вышло второе их издание. В Петербурге, печатались Котляревский, Гребенка, Шевченко. Когда Н.  В. Гоголь прибыл в Петербург, он и в мыслях не держал  каких   бы   то  ни  было  украинских  сюжетов,  сидел  над  "Гансом Кюхельгартеном" и намеревался  идти дорогой тогдашней литературной моды.  Но вот, через несколько времени пишет он матери,  чтобы та  прислала  ему пьесы отца.  "Здесь  всех  так  занимает  все  малороссийское,  что  я  постараюсь попробовать поставить  их  на театре". Живя  в  Нежине,  он не интересовался Малороссией, а попав в москальский Петербург стал засыпать родных письмами с просьбой  прислать  подробное  описание  малороссийского быта. В  Петербурге поэтов  писавших  по-украински  пригревали,  печатали,  выводили  в  люди  и создавали  им  популярность. Личная и литературная  судьба Шевченко - лучший тому пример. "Пока польское восстание  не встревожило умов и сердец на Руси, - писал Н. И. Костомаров, - идея двух русских народностей не  представлялась в  зловещем  виде,  и самое  стремление к развитию  малороссийского языка  и литературы не только никого не пугало призраком разложения государства, но и самими великороссами принималось с братской любовью".

Говоря о "национальной жизни", Грушевский имел в виду  не таких  людей, как  Метелинский  и  Максимович, и не  любовь к  народу и к народной поэзии. Национальные его устои связаны  с радами, бунчуками, с враждой к московщине. Но  если этот национализм пришлось  создавать "заново,  на пустом месте", то каким чудотворным словом поднят был из гроба  Лазарь казачьего  сепаратизма? Штампованная  марксистская  теория  без  труда  отвечает  на этот  вопрос: - развитие капитализма, нарождение буржуазии, борьба за рынки.

Кого сейчас способно  удовлетворить такое  объяснение? Не говоря уже  о внутреннем банкротстве самой теории, не существует, сколько нам известно, ни одной серьезной попытки приложения ее к изучению капиталистического развития на  Украине  в  XIX  в.  Капитализма  собственно-украинского,  отличного  от общероссийского, невозможно обнаружить, до  такой степени они слиты  друг  с другом.  А  о  борьбе  за  "внутренний  рынок",  смешно  говорить  при  виде украинских богачей, сидевших в Москве и в Петербурге, как у себя дома.

Не экономикой, не хозяйственными интересами и потребностями объясняется возрождение казачьего автономизма после полувекового мертвого периода. Пошел он не от цифр ярмарочной торговли, а от книги, от литературного наследства. Существует марокканская легенда, согласно которой все мужское еврейское население было  истреблено, однажды, арабами.  Тогда  жены  убитых попросили позволения  посетить  могилы  мужей.  Им  это  было  разрешено.  Посидев  на кладбище, они забеременели от  покойников и таким путем продолжили еврейскую народность в Марокко.

Украинский национализм XIX  века также получил жизнь не от живого, а от мертвого -  от  кобзарских  "дум", легенд,  летописей и,  прежде всего, - от "Истории Русов".

Это  не  единственный   случай.  Существовало  лет   сто   тому   назад ново-кельтское движение, поставившее целью возродить кельтский мир в составе Ирландии, Шотландии, Уэльса и  французской  Бретани. Стимулом  были  древняя поэзия и  предания.  Но  рожденное  не жизнью, а воображением, движение  это дальше некоторого литературного оживления,  филологических и археологических изысканий не пошло.

Не  получилось  бы  никаких  всходов  и  на  почве  увлечения  казачьей словесностью,   если  бы   садовник-история  не  совершила  прививку   этой, отрезанной от павшего дерева ветки, к растению,  имевшему корни  в почве XIX века.

Казачья идеология  привилась к древу российской революции  и  только от него получила истинную жизнь.      То, что  самостийники называют  своим "национальным возрождением", было не чем иным как  революционным  движением, одетым  в казацкие  шаровары. Это замечено современниками. Н.  М. Катков  в 1863 г.  писал: "Года два  или три тому   назад,   вдруг  почему-то  разыгралось  украинофильство.   Оно  пошло параллельно со  всеми другими  отрицательными  направлениями,  которые вдруг овладели   нашей   литературой,   нашей   молодежью,   нашим   прогрессивным чиновничеством  и  разными  бродячими  элементами  нашего  общества"  {109}. Украинофильство XIX века, действительно,  представляет причудливую амальгаму настроений и чаяний эпохи гетманщины с  революционными программами тогдашней интеллигенции.

Ни  Гоголь,  ни  Максимович,  ни  один  из  прочих  малороссов,  чуждых революционной закваски, не прельстился "Историей Русов", тогда как в сердцах революционеров и либералов она нашла отклик. И еще любопытнее: самый горячий и самый ранний отклик последовал со стороны не украинцев, а великороссов. М.П. Драгоманов, впоследствии, с некоторой горечью отмечал что "первая попытка в  поэзии  связать   европейский  либерализм  с   украинскими  историческими традициями, была предпринята не украинцами, а великоруссом Рылеевым" {110}.

Кондратий  Федорович  Рылеев  -  "неистовый  Виссарион"  декабристского движения,  был  из  тех  одержимых,  которые пьянели  от  слов  "свобода"  и "подвиг". Они их  чтили  независимо от контекста.  Отсюда  пестрота воспетых Рылеевым героев: -  Владимир Святой, Михаил Тверской, Ермак,  Сусанин,  Петр Великий, Волынский,  Артамон Матвеев, Царевич Алексей. Всех деятелей русской истории, которых летопись или молва  объявили  пострадавшими за "правду", за родину, за высокий идеал, он награждал поэмами и "думами".

Берясь  за  исторические  сюжеты,  он  никогда  с  ними  не  знакомился сколько-нибудь  обстоятельно,  доверял первой  попавшейся  книге  или просто басне.  Не  трудно представить,  каким  кладом оказались  для  него "История Русов" и казачьи летописи,  где что  ни имя, то  герой, что  ни  измена,  то непременно борьба за вольность, за "права".

Пусть гремящей, быстрой славой,
Разнесет везде молва,
Что мечом в битве кровавой
Приобрел казак права!

Едва  ли не  большее число его "дум" посвящено  украинскому казачеству: Наливайко, Богдан Хмельницкий, Мазепа, Войнаровский -  все они борцы за свой край, готовые жертвовать за него кровью.

Чтоб Малороссии родной,
Чтоб только русскому народу
Вновь возвратить его свободу.
Грехи татар, грехи жидов,
Отступничество униатов,
Все преступления сарматов
Я на душу принять готов.

Так говорит  Наливайко  в  "Исповеди".  Ему же  вложены в  уста ставшие знаменитыми стихи:

Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На притеснителей народа.
Судьба меня уж обрекла,
Но где скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?

Не менее благородные и возвышенные чувства звучат в "Войнаровском", где измена Мазепы рассматривается, как "борьба свободы с самовластьем".

Войнаровский,  такой же карьерист и стяжатель, как  его дядюшка Мазепа, представлен пылким энтузиастом свободы, ринувшимся на ее защиту.

Так мы свои разрушив цепи
На глас свободы и вождей,
Ниспровергая все препоны,
Помчались защищать законы
Среди отеческих степей.

Нигде больше, ни в русской, ни в украинской литературе образ Малороссии и  казачьих предводителей не  овеян такой романтикой высокого подвига, как в поэмах  и  "думах"  Рылеева.  "Думы  и поэмы  великорусса  Рылеева, замечает Драгоманов, - сеяли в целой России и в Украине не одни либеральные идеи, но, бесспорно, поднимали на Украине и национальное  чувство. Еще в 50-х годах, я помню,  "Войнаровский" и "Исповедь  Наливайки" переписывались в наших тайных тетрадях  рядом  с произведениями Шевченко  и  читались с  одинаковым жаром" {111}.

Шевченко шел по тропе проложенной  Рылеевым и был его прямым  учеником. Даже  русофобия,  которой   насыщена  его  поэзия,  -  не  оригинальна,  она встречается у Рылеева. Это те стихи в "Войнаровском", что посвящены жене его казачке, стоически переносящей выпавшие на ее долю невзгоды.

Ее тоски не зрел москаль,
Она ни разу и случайно
Врага страны своей родной
Порадовать не захотела
Ни тихим вздохом, ни слезой.
Она могла, она умела
Гражданкой и супругой быть.

Если не  считать  небольшой группы  казакоманов  типа  Полетики,  то не только в простом  народе, но и в образованном малороссийском обществе времен Рылеева редко  встречались  люди  способные назвать  москаля "врагом  страны своей родной". Не трудно отсюда заключить о роли поэм "великорусса Рылеева".

Облаченный  им  в  римскую  тогу  казачий  автономизм приобретал  новизну  и привлекательность, роднился с  европейским освободительным движением, льстил местному  самолюбию. Алчные казачьи  страсти прикрывались  ризой гражданских добродетелей, сословные путчи гетманской эпохи возводились в ранг жертвенных подвигов во имя свободы, а добычники и разбойники выступали в обличии Брутов и Кассиев.  Какой живительной водой вспрыскивала такая поэзия чахлые остатки поборников казачьих идеалов!

"Примите  выражения  признательности  моей  и  моих  соотечественников, которых  я  знаю",  писал  Рылееву  Н.  Маркевич,  автор  одной из  "Историй Малороссии", -  "Исповедь  Наливайко глубоко  запала в наши  сердца... Мы не забыли еще высокие дела великих людей Малороссии... Вы еще найдете у нас дух Полуботка" {112}. Не один дух Полуботка,  но и дух Мазепы разбужен Рылеевым.

Силуэт гетмана, виднеющийся  на заднем плане поэмы "Войнаровский" и в других думах,  очерчен  с  несомненной  симпатией.  Это  человек  высоких помыслов, могучих сил. Можно сказать, что не Войнаровский,  а он истинный герой поэмы. Войнаровский готов жертвовать Украине всем, что у него есть:

... стране родимой
Отдам детей с женой любимой;
Себе одну оставлю честь.

Мазепа же  готов ей  и честью  жертвовать. Образ его овеян  трагизмом и жестокой, но благородной драмой. Поэт не судит его за  измену;  лежала  ли в основе ее правда или ложь - все равно; важно, что он весь предан Украине.

И Петр и я - мы оба правы;
Как он, и я живу для славы,
Для пользы родины моей.

Сколько известно,  никто  из  литературоведов  занимавшихся творчеством Рылеева не придавал  национального значения казачьим сюжетам его поэм. В них видели, только, образцы "гражданской лиры". Попадись что-нибудь  похожее  из татарской либо  турецкой истории,  оно  было бы  воспето с одинаковым пылом.

Действительно, украинофильство нашего поэта до того книжное, начитанное, что в  какое-нибудь  политическое  его значение  не  верится.  И  все  же,  есть основание думать, что оно не случайно.

Не надо забывать, что  Рылеев -  декабрист, а декабристский заговор,  в значительной  мере,  и  может  быть  в  большей,  чем  мы предполагаем,  был заговором   украинско-польским.   Эта  его  сторона   наименее  изучена,  но игнорировать ее нельзя.

Что   в   Польше,   задолго   до   декабристов,   существовали   тайные патриотические  организации и  что  эти организации  готовились к  восстанию против русского  правительства  хорошо  известно.  Граф  Солтык и  полковник Крыжановский засвидетельствовали на  следствии,  что  мысль  о необходимости войти  в  контакт  с русскими тайными обществами возникла  у них в 1820 году {113}.  Из  показаний М.  П.  Бестужева-Рюмина  перед следственной комиссией видно, что  между Директорией  южного  декабристского общества  и  обществом польским заключено было в 1824 г. формальное соглашение, по которому, поляки обязывались  "восстать в то же самое время, как и мы" и координировать  свои действия с  русскими  повстанцами  {114}. Но в этом сказалась только одна из сторон  польской  заинтересованности в  русском бунте. Поляки много работали над  разжиганием едва тлевшего  под золой  уголька  казачьей крамолы  и  над объединением  ее  с декабристским  путчем. Делалась  ставка  на  возвращение Польше,  если  не всей  Малороссии, то,  на  первый случай, значительной  ее части.  По  договору  1824  г.,  Южное  общество  обнадежило  их  получением Волынской, Минской, Гродненской и части Виленской губерний {115}. Но главные польские чаяния связывались с украинским автономистским движением. По словам С.  Г.   Волконского,  поляки   питали   "большую   надежду  на   содействие малороссийских дворян, предлагая им отделение "Малороссии от России"  {116}.

От союза с  малороссийским дворянством ожидали  большего, чем от офицерского восстания, но в массе своей, южные помещики оказались  вполне  лояльными  по отношению  к  самодержавию.  Только очень  небольшая  кучка  встала  на путь декабризма и связанного с ним украинского сепаратизма.

Здесь не приходится придавать значения  наличию  среди  главарей "Союза Благоденствия" Муравьевых-Апостолов, потомков гетмана Данилы, но пройти мимо Общества Соединенных Славян вряд  ли возможно. И это  не потому, что в числе его членов был  большой процент малороссийской  шляхты. Ни М. В. Нечкина, ни новейший исследователь Соединенных Славян Жорж Луциани не  находят у  них ни малейшего намека на  "украинофильство"  {117}. Но, незаметно для самих себя, они вовлечены были в русло националистической идеологии желательной полякам.

Своим,  если не возникновением, то направлением, обязаны  они поляку  Ю.К.Люблинскому, связанному  с патриотическими польскими организациями.  Это  он подсказал им название и идею "Соединенных Славян".

Идея, хоть и  старинная,  мало общего  имела  с балканским панславизмом XVII  века,   представленным  Гундуличем,  Крижаничем.  Не  было  у  поляков сколько-нибудь крепких связей и с чехами, за исключением разве литературных. Практически, ни Сербия, ни Далмация, ни Чехия их не интересовали. Зато Малая Русь, входившая  некогда в состав Речи Посполитой, была предметом  страстных вожделений. Нигде пропаганда  общности славян и федеративного всеславянского государства  не велась  так  настойчиво, как здесь. Можно думать, что лозунг "соединенных славян",  провозглашавший независимость каждой страны,  сочинен был специально для пробуждения казачьего автономизма.  Нигде в других  краях он не насаждается с таким старанием.

В 1818 г.  основывается в  Киеве масонская ложа "Соединенных Славян", а через  четверть  века,  в   Киеве  же   -  "Кирилло-Мефодиевское  Братство", поставившее  во  главу  угла  своей  программы,  все  то  же  общеславянское федеративное   государство.  Даже  во  второй   половине  XIX  века,   идеей всеславянской федерации увлекался Драгоманов. И нигде, кроме Малороссии,  не видим столь ясно выраженного  польского влияния и польской опеки в отношении подобных  организаций. Так,  надпись  "Jednoее  Slowianska", украшавшая знак ложи  "Соединенных  Славян",   не   оставляет   сомнений   в   польском   ее происхождении.  Основателем  и  первым  ее  правителем  был  поляк  Валентин Росцишевский, управляющим мастером  другой поляк Франц Харлинский, а в числе членов  - Иосиф Проскура, Шимановский, Феликс Росцишевский  и  многие другие местные помещики-поляки {118}. А.  Н. Пыпин  и последующие историки  считают эту ложу идейной матерью  одноименного  декабристского общества, хотя прямой связи между ними не установлено.

Существовали  в Малороссии другие масонские организации инспирированные или  прямо  созданные поляками. Была в  Житомире ложа "Рассеянного  мрака" и ложа "Тамплиеров"; в Полтаве  - ложа  "Любовь  к истине", в Киеве  "Польское патриотическое  общество", возникшее  в 1822  г.  и,  тотчас  же,  как  эхо, появившееся вслед  за  ним "Общество  малороссов", состоявшее из  поборников автономизма.  "Где  восходит  солнце?"  -  гласил его  пароль,  и  ответ: "В Чигирине".

Из  дел  следственной  комиссии  о декабристах  видно, что  резиденцией "Общества Малороссов" был Борисполь, а "большая часть членов оного находятся в  Черниговской  губернии,  а  некоторые  в  самом Чернигове  {119}.  М.  П. Бестужев-Рюмин не  очень выгодно о них отзывается: руководитель общества  В.Л.Лукашевич "нравственности  весьма  дурной,  в  губернии презираем,  и  я слышал, что общество его составлено  из людей  его свойства"  {120}. Это тот самый Лукашевич, что поднимал когда-то бокал за победу Наполеона над Россией {121}.     Он     был    одной     из    самых    деятельных     фигур     в декабристско-малороссийско-польских     взаимоотношениях.    Кроме    "Союза Благоденствия"   и   "Малороссийского  общества",  мы  его   видим   в  ложе "Соединенных Славян", в полтавской ложе "Любовь к истине" и  говорили, также о его членстве в польских ложах.

Масонские  ложи  признаны  были, по-видимому,  наиболее удобной  формой встреч и единения двух российских фронд - декабристской и украинствующей.

Особенный  интерес, в этом смысле,  представляет полтавская  ложа,  где наряду с членами  Союза Благоденствия М.  Н. Новиковым, Владимиром Глинкой и М.  Муравьевым-Апостолом,  представлены  были  малороссы, вроде  губернского судьи Тарновского, екатеринославского  дворянского  предводителя Алексеева, С.  М. Кочубея,  И.  Котляревского  и  многих  других.  Был  там,  конечно и Лукашевич. Первым ее руководителем значился  Новиков,  начальник  канцелярии кн.  Репнина. По словам Муравьева-Апостола, "он в оную  принимал  дворянство малороссийское,  из  числа  коих способнейших помещал в общество  называемое Союз Благоденствия.  Полтавскую  ложу Муравьев  прямо  именует  "рассадником тайного общества" {122}. После Новикова,  руководство перешло к  Лукашевичу, про  которого  Бестужев-Рюмин  сказал,  что  "цель  оного  (сколь  она   мне известна),  присоединение  Малороссии  к  Польше".  На  одном  из  допросов, Бестужев  показал,  будто  Лукашевич  "адресовался  к Ходкевичу, полагая его значущим  членом  польского  общества,  предлагая  присоединиться  к оному и соединить Малороссию с Польшею" {123}.

Основой и направляющей силой южного  масонства являлись поляки, которым принадлежала в те дни культурная гегемония во всем  малороссийском крае, а в некоторых губерниях (Киевской, например) - большая часть земельных владений.

На следствии, Рылееву был задан вопрос о связях декабристов с польскими тайными  обществами. Он  отговорился своей слабой осведомленностью  на  этот счет, но признался, что слышал о них от Трубецкого и от Корниловича, который дня за два до 14 декабря, приносил Трубецкому копию какого-то договора между поляками  и южным  обществом декабристов, касательно  будущих русскопольских границ. От Трубецкого он слышал, будто "Южное общество через одного из своих членов имеет с оными (поляками) постоянные  сношения, что южными директорами положено признать независимость Польши и возвратить ей от России завоеванные провинции Литву, Подолию и Волынь" {124}.

Согласно  С. Н.  Щеголеву,  в  1824  г.  кн. Яблоновский  представитель "Польского патриотического общества", начал особенно энергичные переговоры с декабристами.  Результатом  его  усилий  явился  съезд  польских  и  русских заговорщиков  в  Житомире в начале 1825 года.  На этом "славянском собрании" присутствовал,  будто бы, и К. Ф. Рылеев.  На съезде поставлен был и одобрен вопрос о независимости  Малороссии, каковую поляки  считали необходимой "для дела общей свободы".

Фома  Падурра, главный оратор на эту тему, не придумал  для украинского национализма  никакого  другого  обличья, кроме старого  казачьего.  По  его мнению,  верным средством  поднять  народ  было -  напомнить  ему  "казацкую славу".  В этом  плане он и начал потом, вкупе с другим помещиком Ржевусским ("атаман  Ревуха"),  пропаганду  среди украинского населения. В Саврани  они основали  "школу  лирников",  обучая  собранных  "народных" певцов  игре  на инструменте и текстам  патриотических казачьих песен, сочиненных  Падуррой и положенных на музыку  Ржевусским.  Подготовив целую партию таких певцов, они пустили их по кабакам, вечерницам и прочим сборищам простого люда {125}.

К  сожалению, Щеголев, описавший  этот эпизод, пользовался  источниками недоступными  нам здесь,  за  границей, в силу  чего, мы  лишены возможности проверить степень основательности всего им рассказанного.

Как бы то ни  было, можем  не сомневаться в одном: Рылеев был давнишним полонофилом,  состоявшим  в   литературных  и  идейных  связях  с  польскими националистами  и  вряд  ли  будет  ошибкой  сказать,  что своими  казачьими сюжетами  он обязан больше  полякам чем  украинцам. Несомненно также,  что в декабристской среде был усвоен  взгляд на Малороссию как  на  жертву царской тирании, а на казачьих главарей как на  борцов и мучеников за свободу. Имена Дорошенок, Мазеп, Полуботков ассоциировались с делом народного освобождения.

Фигуры   их  окутывались   флером  романтики  и  в  таком  виде  подносились интеллигентной публике и позднейшим поколениям. "Я не знаю, как в моих руках очутилась  "Исповедь Наливайки" Рылеева,  - пишет в своих воспоминаниях Вера Засулич,  она  стала  для  меня  самой  священной  вещью"  {126}. Мог  ли  в представлении  этой  женщины, ничего  кроме  социалистической  литературы не читавшей,  выдержать  соперничество  с   романтическим  героем  исторический Наливайко - грубый  разбойник  и кондотьер,  бунтовавший во  имя  расширения привилегий  реестровых казаков,  требовавший земель  под Брацлавом и готовый резать носы и уши хлопам, которые захотели бы втереться в казачье сословие и уйти от своих панов?

Казакомания декабристов  была  не  простым  литературным явлением и  ею отличался не  один  Рылеев. Декабристы, можно сказать,  стояли  у власти  на Украине. Генерал-губернатором малороссийским был в то время кн. Н. Г. Репнин - брат  видного декабриста С. Г. Волконского и сам большой либерал. Его дед, фельдмаршал  Репнин, подозревал  его  в причастности  к  убийству  Павла. Стремясь быть "отцом" вверенного ему края и, в то же время, человеком "новых веяний",  он  собирал  вокруг  себя все выдающееся,  что было  на Украине, - привлек И. П. Котляревского, первого поэта,  начавшего  писать по-украински, учредил  малороссийский  театр  в Полтаве,  приглашал к  себе  в  дом  людей свободомыслящих,  среди которых  первое  место занимали члены  декабристских южных  обществ.  У  него  можно  было  встретить  и  Пестеля,  и  Орлова,  и Бестужева-Рюмина.  Но к числу свободомыслящих он относил, также, людей  типа Василия Полетики, "свободомыслие" которых вызывалось не закончившейся к тому времени проверкой дворянских прав. Эти стародубские и лубенские маркизы Позы постоянно вертелись  при генерал-губернаторском дворе, который до  известной степени может рассматриваться как  один из центров "возрождения" украинского сепаратизма.

Дочь кн. Репнина,  Варвара  Николаевна,  благоговевшая  перед  подвигом своего дяди С. Г. Волконского и насквозь  проникнутая духом декабризма, была в то  же время  почитательницей  и  покровительницей  Тараса Шевченко. Тот и другой были для нее  явлениями одного порядка. Существует предположение, что Репнин был одним из вдохновителей "Истории Русов". Такое подозрение высказал М. А. Максимович, человек очень осведомленный.

На  этом  примере видно,  как российский  космополитический  либерализм преображался на украинской  почве  в  местный автономизм. Декабристы  первые отождествили  свое   дело  с  украинизмом  и  создали   традицию  для  всего последующего русского революционного движения. Герцен и Огарев подражали им, Бакунин на весь  мир провозгласил требование независимой Польши, Финляндии и Малороссии, а петрашевцы,  при всей  неясности  и  неопределенности их плана преобразования России, тоже успели подчеркнуть свой союз  с сепаратизмами, в том   числе   с   малороссийским.   Это  одна  из   закономерностей  всякого революционного  движения. В. А.  Маклаков, один из лидеров  демократического лагеря, находясь  уже  в  эмиграции,  выразил это так: "Если освободительное движение  в  войне  против самодержавия  искало  всюду  союзников,  если его тактикой было  раздувать  всякое  недовольство, как бы  оно ни  могло  стать опасным  для государства, то можем ли мы удивляться, что для  этой цели и по этим  мотивам  оно  привлекло к  общему делу  и  недовольство  "национальных меньшинств"?" {127}.

Только немногим удалось устоять против  этой логики, и первым среди них надо  назвать Пушкина. Он тоже был "декабристом" и лишь случайно не попал на Сенатскую  площадь. "История  Русов" была  ему отлично знакома. Он напечатал отрывок из  нее  в своем  "Современнике"  но он не поставил дела Мазепы выше дела Петра и не воспел ни одного запорожца, как борца  за свободу. Произошло это не  в силу  отступничества  от увлечений своей молодости и  от  перемены взглядов, а  оттого,  что Пушкин  с  самого  начала оказался  проницательнее Рылеева  и всего своего  поколения.  Он почувствовал  истинный дух  "Истории Русов", ее не национальную украинскую, а сословно-помещичью сущность. Думая, что автором ее, действительно, был архиепископ Г. Конисский, Пушкин заметил: "Видно, что сердце дворянина еще бьется под иноческой рясою".

На  языке  либерализма   "сердце   дворянина"   звучало   как   "сердце крепостника".   Теперь,  когда   нам  известны  вполне  корыстные  интересы, вызвавшие рецидив казачьих страстей породивших "Историю Русов", можно только удивляться прозорливости Пушкина.

Революционная русская интеллигенция, в своем отношении  к  сепаратизму, пошла путем не Пушкина, а Рылеева. "Украинофильство", под которым разумелась любовь  не  к  народу  малороссийскому,   а  к  казацкой  фронде,  сделалось обязательным  признаком   русского  освободительного  движения.  В  развитии украинского сепаратизма оно было заинтересовано  больше  самих сепаратистов.

Шевченко у великорусских революционеров  почитался больше,  чем  на Украине. Его озлобленая казакомания приходилась русскому "подполью" больше по сердцу, чем европейский социализм Драгоманова.

Примечания:
 
     …109 М. Н. Катков  - Передовицы  за 1863  г., вып. 1,  стр.  276-279, М.
1887.
     110 "Листы на Надднипрянскую Украину".
     111 Листы.
     112 "Русская Старина", 1888, декабрь, стр. 599.
     113  И. Беккер - Декабристы и польский вопрос. (Вопросы  Истории, 1948,
No. 3).
     114 Восстание декабристов. Материалы т. IX, стр. 73, 1950.
     115 Там же, стр. 72.
     116 В.  И. Семевский - Политические  и  общественные  идеи декабристов.
СПБ, 1909, стр. 300.
     117 М.  В. Нечкина  - Общество  Соединенных Славян. ГИ3  1927.  Georges
Luciani  - La Societ des Slaves  Unis. Universit de Bordeaux 1963. На стр.
34  здесь  можно  прочесть:  "Pas  un  mot,  pas  une  allusion  dans  leurs
declarations, pas  un geste de leur comportement de supposer qu'ils aient le
moins sympathise avec une forme quelconque de l'ukrainisme".
     118 В. И. Семевский - Политич. и общ. идеи декабристов. стр. 303.
     119 Восст. декабристов. Материалы т. IX, стр. 41.
     120 Там же.
     121 Киевская Старина, 1903, No. 12, стр. 137; Семевский, стр. 302.
     122 Восстание декабристов. Материалы т. IX, стр. 189.
     123 Там же, стр. 40, 62.
     124 Центрархив - Восстание Декабристов. Материалы, т. I, стр. 180.
     125  С.  Н.  Щеголев  -   Украинское  движение,  как  современный  этап
южнорусского сепаратизма, Киев, 1912, стр. 27.
     126 "Былое", 1919 г., XIV, стр. 94.
     127 "Власть и общественность на закате  старой России", т. I, стр. 222.
Париж, 1936 г.

 

 

Перепечатка материалов разрешена. Ссылка на газету и сайт обязательна.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.