ZRD.SPB.RU

ИНТЕРЕСЫ НАРОДА - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! 

 

ВЫХОДИТ С АПРЕЛЯ 1991г.

 

ВСЕРОССИЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА

 

Владимирский детектив

Под конец жизни Вел.князь Андрей Юрьевич находился в глубокой политической изоляции. Из пяти кампаний, предпринятых воеводами его – некогда непобедимого рыцаря, три кончились неудачами. В монографии, готовившейся к печати в 1948 году, но изданной лишь спустя 60 лет, Н.Н.Воронин пишет: «В 1174 одновременно умерли два брата Андрея – Святослав, прошедший бледной тенью в жизни Руси и погребенный в Суздальском соборе, и Глеб, сидевший в Киеве и, как подозревал Андрей, изведенный коварством Ростиславичей [Смоленских]. На юге оставались младшие братья Михалко и Всеволод, но Андрей помнил нанесенную им десять лет назад обиду – изгнание их из Руси. К тому же во время недавних событий на юге сидевший в Торческе Михалко прямо показал шаткость своих намерений, пойдя на мир с Ростиславичами» [Воронин, 2007, с.167]. Третий из младших – лишь единокровных братьев Андрея, Мстислав Юрьевич, депортированный некогда с мачехой Андрея на ее родину, в Византию, осел в Иерусалимском королевстве, став владетельным князем Аскалонским (до разгрома крестоносцев в 1187 г. Саладином) [Назаренко, 2009]. Через него - соперники Андрея из клана Юрьевичей обрели возможность стремительно связываться с европейскими монархами, соперниками западных – «франкофонных» друзей Андрея [см. в И-нет статьи А.Зенина]. «Незадолго до гибели самого Андрея, очевидно, предчувствуя надвигавшуюся катастрофу, многие его ближайшие соратники покинули его и ушли за пределы Владимирского княжества. Особенно странно, что храбрый воевода Борис Жидиславич оказался в Рязани» [Воронин, 2007, с.167]!

Рассказ «О убьенье Андрееве», стоящий в летописях, как заключил Н.Н.Воронин в статье, оставшейся неопубликованной [см. Кривошеев, 2010, с.502], писан был по документам официального следственного дела об убийстве государя. В старшей и младшей редакциях - его приводят Лаврентьевская [ПСРЛ, т. 1-й, с.366 и дал.] и Ипатьевская [там же, т. 2-й, с.580 и дал.] летописи. Хотя в Ипатьевскую рассказ попал по копии снимавшейся с суздальской летописи младшей редакции, подобной Радзивилловской [Шахматов, 1938, с.с. 52-54] (нам важной иллюстрациями, в первоисточнике ее - писавшимися протокольно), в ней рассказ избежал сокращений. И в его тексте мы видим указание на более исправный протограф, нежели те, что использовались в прочих суздальских редакциях: «боимся мьсти их…» - конкретно говорят здесь о муромо-рязанских князьях владимирцы [Кузьмин, 1965, с.110]. Повествование прочих летописей расплывчато: «…льсти [т.е. лжи] их». Подданные Андрея Юрьевича страшились по делу: изгнанные и бежавшие в Рязань его племянники, Мстислав и Ярополк Ростиславичи, были шурьями Глеба Рязанского.

Окончив свою велеречивую похвалу Андрею указанием на начало делового источника: "мы же на преднее възвратимся", - летописец так открывает рассказ об убийстве: "Се же бысть в пятницю, на обеднии светъ лукавыи погубоубиистьвеныи, и бе у него Якимъ, слуга, вьзлюблены имъ, и слыша от некого, аже брата его князь велелъ казнить. И устремися, дьяволимъ научениемъ, и тече, вопия, къ братьи своеи, къ злымъ светникомъ, якоже Июда къ Жидомъ, тьсняся угодити отцю своему сотоне, и почаша молвити: Днесь того казнилъ, а насъ завутра, а промыслимы о князе семъ!" [ПСРЛ, т. 2-й, с.с. 585-586]. На основе этого рассказа в ХVII веке было написано житие прославляемого князя.

Тем не менее, Суздальская версия заботилась скорей о сокрытии обстоятельств, нежели излагала их, с самого своего начала. Это понимали уже новгородские летописцы т.в., понимали и создатели Воскресенской летописи - общегосударственной московской летописи нач. ХVI в.. Невероятна, считая число заговорщиков, и тишина во дворце, и отсутствие их потерь до схватки с князем. Стража без доклада отпирала массивные двери, отворяемые вовнутрь (это показало изучение остовов дверных косяков в остатках Боголюбовского дворца) - запертые на ночь и охраняемые; приказать это мог доверенный человек – мечник (глава наружной охраны). Про него не говорится ни слова! Когда 1606 г. заговорщики собрались в Кремле, свергать Гришку Самозванца, тот не нашел в покоях своего меча, изъятого Дмитрием Пожарским - царским мечником. Ключник – должность гражданская (хранитель имущества), ему охрана не подчинялась, и вряд ли он имел доступ к мечу князя…

Андрей Боголюбский копировал европейские порядки, и если судить по Повести о Тристане и Изольде, королевский спальник дежурит ночью непосредственно в покоях. Исчезновение меча - должно было обнаружиться! «Милостники» (дворяне), которым приписано убийство летописью, не могли снять караулы, охранявшие переходы Боголюбовского дворца, не могли приступить к делу, имея их позади себя. И независимые от канцелярии Владимирского князя летописные повести говорят то, как ОНИ ПОНЯЛИ рассказ Суздальской летописи: «…пришед ко двору княжю, избиша сторожи дворные» [ПСРЛ, т. 7-й, с.89], «…избивъше стороже двьрьныя, придоша къ сенньмъ, князю же очютивъше попадъ меч, и ста у двьрии, боряся с ними. Оныхъ же бяше много, а князь один, - яко налегоша силою и выломиша двьри - и вълезоша на нь, и ту и, насунуша рогатинами, и ту сконьця животъ свои» [там же, т. 3-й, с.35].

В 1-й части Тверского сборника 1534 года (обрывавшейся на 1248 г., механически надстраиваемой 2-м источником с 1245 г.), соединявшей тексты летописи, близкой Новгородской I (НПЛ), с летописью ростовской, стоит краткая повесть об убиении Андрея Юрьевича, назвавшая многое, сокрытое официозом: «В лето 6883. Седящу великому князю Ярославу Изяславичу въ Киеве, и еха на нь Святославъ Черниговский Всеволодичь, изъгономъ, и въеха въ Киевъ, дружину Ярославлю изонмаша, а самъ Ярославъ утече, а княгиню яша съ сыномъ ея меншимъ. И седе въ Киеве двенадесяте дней - възвратися опять къ Чернигову, поимавъ имение его без числа. Ярославъ же, слышавъ яко стоитъ Киевъ безъ князя, повабленъ Ростиславичи, и приеха опять къ Киеву на гневъ, и замысли тяготу велику на Кияны, и перепрода весь Киевъ, отъ мала и до велика, рекучи: Вы подмолвилы есте и подвели на мене Святослава, то промышляйте, чемъ выкупити княиню и сына. Онемъ же, не имеющимъ что отвещати, а попрода [казну] игумени, и чръньцы, и попы, и черница, и Латину затвори и гости, и много зла сътвори Киеву. Въ то же время прислаша къ великому князю Андрею Юриевичу Ростиславичи, Романъ з братею своею, просячи Роману Ростиславичу Киеву княжити. Андрей же рече: Переждите ми мало, послалъ есми къ братии своей въ Русь, какова весть будетъ отъ [них], а тогда ны весть дамъ.

Въ томъ же лете, месяца июня въ 29, въ субботу на ночь, въ праздникъ святыхъ апостолъ Петра и Павла, убиенъ бысть благоверный великий князь Андрей Юриевичь Боголюбский отъ своиъ бояръ, отъ Кучковичевъ, по научению своеа ему княгини. Ее бо Болгарка родомъ, а дрьжаше къ нему злую мысль, не про едино зло, но и просто, иже князь великий много воева съ нимъ Болгарскую землю, и сына посыла, и много зла учини Болгаромъ; и жаловашеся на нь втайне Петру, Кучкову зятю. Предъ симъ же днемъ поима князь великий Андрей и казни его. Въ праздникъ же съй, пиющемъ Кучковичемъ у Петра, у зятя ихъ, рече Якимъ Кушковичь: Что сътворимъ съ великимъ княземъ? - вчера брата моего ятъ и убитъ, а ныне насъ хощетъ няти; да промышлиемъ о своемъ животе! И съвещашася томъ дни убити его. Начальникъ же съвету убийцамъ Петръ, Кучковъ зять, Анбалъ Ясинъ – ключникъ, Якимъ Кучковичъ, Ефремъ Моизичь, всехъ оканныхъ убийцъ двадесять, иже ся бяху сняли на окаанный той съветъ у Петра, у Кучкова зятя, на пиру, бе бо имянины его.

Постигши нощи субботней, вземше оружие, яко зверие диви рыкаху на своего государя, поидоша пианы въ манастырь Боголюбьский; бе бо любяше манастырь той паче меры, и мнози негодоваху о томъ, яко остави градъ и часто въ селе Боголюбове и въ манастыри тъ пребываше. Такоже и къ святому Спасу на Купалище по вся дни прихождаше, ловы бо всегда творяше въ той стране и на Купалищи приходя прохлаждаашеся, и много времи ту безгодно пребываще, и о семъ боляромъ его многа скорбь бысть; онъ же не повеле имъ ездити съ собою, но особно повеле имъ утеху творити, вдеже имъ годно, самъ же съ маломъ [числом] отрокъ своихъ прихождаше ту. Въ то же время ту сущу ему, приидоша они – злии убиица къ постелной его храмине, идеже спаше, и выломаще сени, пришедшее къ ложници, и проглаголаще Якимъ тихо: Господине, господине князь великий! Он же отвеща: Кто есть? И рече ему: Прокопий! Князь же пришедъ къ дверемъ и рече: Не Прокопий! – и о<ты>де, - бе бо съ нимъ единь кощей малъ. И начаша ломати двери – блаженный же въскочи и хоте взяти мечь, и не бе меча, бе бо выналъ Анбалъ томъ дни, - той бо бяше мечь святаго Бориса… Окаянныи же выломлеше двери, въсовашася въ полстницу вси, и начаша сещи его мечи. Онъ же похвати единого отъ нихъ – връже подъ ся, и боряшется съ ними крепко, бе бо князь силенъ велми, и удари единь рогатиною - и пронзи свой другъ, князь же отскочи, раненъ велми, и подтече подъ сени, иссеченъ велми. Они же вземше свой другъ, вынесоша вонъ, мневша великого князя, и узревшее, яко не князь великий, и начаша искати его по крови.

Онъ же начатъ отъ сердца рыкати въ болезни; имъ, прочь пошедшимъ, они же, гласъ его услышавшее – воротишася, и налезшее его ту, и скончаша. Петръ же оття ему руку правую, и тако убиенъ бысть. Заутра же въ неделю - о свете - мертва, на память двоюнадесять апостолу, налезоша подъ симъ сени, лежаша. И вземше на ковре клирошане Боголюбьские, несшее въ божницу, певшее надъ нимъ, и вложиша въ гробъ камень. Горожане Боголюбьские и дворяне - разграбиша дворъ княжь, делатели [делателей – иноземных мастеров], иже бяху пришли къ делу, злато и сребро, порты и паволокы, и имение, емуже не бе числа. Много зла сътворися во волости его, посадниковъ его и тиуновъ его домы пограбиша, а самихъ избиша; и децкии и мечники избыша, а домы ихъ пограбиша, не ведущее реченнаго: Идеже законъ, ту и обида многа. Павелъ бо апостолъ рече: Всяка душа властелемъ повинуется, противляй же ся власти, Божию повелению противится, власти бо отъ Бога учинены суть; естьствомъ бо земнымъ подобенъ есть всякому человеку царь, властию же сана яко Богъ
» [там же, т. 15-й, с.с. 250-252].

Эта повесть сослужила службу создателю художественного произведения - повести об убиении Данилы Суздальского (нигилистический взгляд русскоязычных литературоведов, о создании беллетристических повестей о начале Москвы лишь в ХVII веке, несостоятелен) [Кривошеев, 2010, с.с. 475-479]. Служит она и нам. Мы узнали, что убийцами были не послужильцы («милостники»), а бояре, что приступили они к делу - вопреки утверждению Ипатьевской летописи и кагала историков [там же с.466, ссылки] - не в ночь на субботу, а в ночь на воскресение (когда, по представлениям ближневосточных народов, отсчитываемый от предыдущего заката шаббат уже окончился). Это подтверждает и краткий текст старшей редакции, сохраненный Лаврентьевской летописью [ПСРЛ, т. 1-й, с.369].

Киевский священник Кузьма, выпрашивая чем прикрыть тело князя, взывает к Анбалу Ясину: «…помнишь ли, жидовине, въ которыхъ порътехъ пришелъ бяшетъ? Ты ныне в оксамите стоиши, а князь нагъ лежить!» [там же, т. 2-й, с.590], - что, вкупе с именем сообщника Ефрем Моисеевич и с поведением заговорщиков [см.: Кривошеев, 2010, с.468, прим.110], - вполне самоговорящий факт. Ясин – здесь не столько имя, сколько прозвище, указание на страну, откуда «пришел» Анбал. Повествователь также указал, что Прокопий это «мал кощей» (невольник-тюрк), а вовсе не спальник.

Современный историк, преподаватель Академии Госслужбы, цитируя пространный рассказ, вполне откровенен: «в вышеприведенном фрагменте чувствуется не совсем явное, но противопоставление религиозных стихий: христианства (православия) и другой, не оговариваемой специально. Так, автор «Повести об убиении…» подходит к другой теме – еврейской. Она (или ее отголоски) ненавязчиво, но довольно настойчиво (и устойчиво) звучит в Ипатьевской летописи на что исследователи мало обращали внимания [как мы показывали - обращали, хотя всячески стремились его скрыть! – Р.Ж.], а если обращали, то указывали лишь на довольно прозрачный факт участия в убийстве князя некоторых лиц из его еврейского окружения» [там же, с.с. 464-465].

Новгородская летопись, использованная в Тверском сборнике, была близка НПЛ, она лишь несколько подробнее, назвав ряд деталей, опущенных в известной нам ее редакции. В.Н.Татищев, не видав Ипатьевской летописи, излагает по источнику, близкому оной, но тоже чуть шире. Напр., сообщив что «неким», предупредившим заговорщиков, был княжий слуга Иоаким [Татищев, т. 3-й, с.105]. О княгине здесь упоминается, она названа ездившей на тот день во Владимир, создавая себе алиби (если, разумеется, она к ночи не вернулась тайно, и если монархист Татищев не добавил этого, устраняя намеки на противоестественный вкус Андрея). И мы читаем здесь - то, что скрывали те манускрипты, что избежали уничтожения, как сами убийцы князя, «думая его мертва, снесли на низ, а сами, бояся, с трепетом пошли из хором. Он же, очнувся, встал и пошел за ними, стоня, хотя рабов своих, во дворце бывших созвать. Что злодеи услышав, поворотились к нему, а он, видя их, побежал под сени» [там же], - Андрей Юрьевич звал свою охрану!

Когда в 1920-х мощи князя были изъяты и переданы во Владимирский музей, ученый-историк добился судебно-медицинского исследования их. Врачу-рентгенологу Д.Г.Рохлину останки были переданы, без указания, кому они принадлежат. В научно-популярной статье, от имени Рентгенолога, популяризатор науки Александр Поповский так изложил открывшуюся картину убийства: «Его предательски убили. Только один удар был нанесен противником спереди, остальные наносились сбоку и сзади по лежачему телу различным оружием: рубящим – саблей или мечом, колющим – вероятно, копьем. Роковой удар последовал сзади. Рубила опытная рука: она срезала часть лопатки, головку и большой бугор левой плечевой кости. Обильное кровотечение лишило жертву сил сопротивляться, но нападавшим этого, видимо, было недостаточно: целью нападения было не ранить, а во что бы то ни стало убить. …На правом предплечье и на кистях рук видны следы старых, давно заживших рубцов. …Левая рука: вот они, следы рубки – и в костях плечевого пояса, и в среднем отделе плечевой кости, и в области пястовых костей» [Поповский, 1964]. Рохлин указал на эту неточность летописи: отсечена была не десная, а шуйная рука. Исследование открыло еще один источник, немой, но, как оказалось, запечатлевший убийство точней, нежели хроники: миниатюры Радзивилловской летописи. Это копия 1490-х годов, снятая с рукописи ХIV века, восходившей к первоисточнику, великокняжеской летописи 1206 года [Шахматов, 1938; Прохоров, 1989; Милютенко, 1993 (№48)]. Сопровождающий текст, близкий тексту Лаврентьевской летописи, противоречит иллюстрациям - близко совпавшим с данными экспертизы и объясняя ряд наших недоумений. На первой миниатюре князь мирно спит на своем ложе, лежа на спине, нагой, завернувшись в одеяло, положив под голову десницу (на запястье и предплечье прорисованы старые шрамы). Вкруг него собрались заговорщики, спереди вонзая (колющий удар) в грудь меч и нанося рубящий удар 2-м мечом по темени, сзади направляя на жертву копье и большой – поясной изогнутый нож. Часть убийц в долгой гражданской одежде, а часть – в доспехах, с копьями и щитами. На нижней миниатюре, уже на лужайке перед дворцом, полулежит князь, в сорочке и княжеской шапке. Один из убийц занес копье, второй только что саблей отсек шуйцу – ее, истекающую кровью (удар наносился живому), держит женщина, стоящая здесь же. Миниатюрист не был очевидцем: рука отсечена в плече, а не по лопатке. Но труп он видел - по плечу сильный удар (как он акцентирован миниатюристом) наносился, и мы приходим к выводу, что в нач. ХIII в. имелось точное описание убийства, иное, нежели в кодексах, сохраненных российскими, польскими и немецкими архивами.

По показанию немого свидетеля - мы видим, что среди убийц были стражники, что они были допущены в опочивальню, к спящему государю, без шума. Андрей получил удары, смертельные для большинства людей, и вероятно, был оставлен на ложе. Благодаря фантастической своей крепости, он смог встать, набросить одежду (затянуть ею раны) и выйти из дворца, вновь настигнутый здесь, в белую ночь макушки лета.

Кто стоял за убийцами?

Нельзя сказать, что Вел.князь был «кровососом», как это пытался внушить публике известный троцкист-ленинист М.Н.Покровский. Византийские строительные технологии – требовали квалифицированного труда, и он хорошо оплачивался. Владимир был воздвигнут, как княжеская вотчина – лишенная родо-племенного боярства, служа прибежищем всем многочисленным изгоям, выпадавшим из рода и родственной общины (что только и давало достаток и защиту в кровно-родовом славянском обществе; «многонациональная» территориальная «общИна», восславленная крепостниками-славянофилами и историками-интернационалистами, - это институт лишь ХVI – ХVIII веков, наследие крепостничества). Многочисленные походы на недругов, в которых князь долго оставался удачлив, приносили в Суздальскую землю богатую добычу. При Андрее суздальцы ведут колонизацию земель Севера (поводом к походу на Новгород стал бой андреевых данщиков с новгородцами). Наконец, «унижение» боярского Ростова – старшего стола Суздальской земли, выразившееся, в частности, в отказе от строительства в нем великокняжеского Успенского собора (в проекте бывшего крупней построенного во Владимире), по сути, избавило из податной душегубки ростовских смердов, на которых переложили бы свои расходы «олигархи».

Ситуация, однако, была уникальная: на защиту князя, покинутого буквально всеми своими послужильцами (и убитого частью их), не встал никто. Как за СССР в 1991 году!

Общенародное возмущение, свидетельством коего было разорение посадом дворов андреевых тиунов и дворян, вызвано было, как ни странно, субъективным обстоятельством – «византийским» политическим строительством, ведшимся Вел.князем.

Андрей - на Руси, по сути, впервые, заявил себя, как абсолютный монарх – собрат константинопольского кесаря, у которого даже сородичи, владетельные князья русских политий, являются не братией, но подручниками – холопами (в подлинном значении термина). Он не был византийским вассалом – таковыми были его младшие братья, греки по крови, такие как Всеволод, и, в конечном счете, с их участием он и был ликвидирован – как соперник кесаря Константинопольского, как покровитель соперника Константинопольского патриарха. Но отношение - к самой политической системе Византии, служившей Андрею образцом (в отличье от Оттоманской Порты и Французского королевства, обративших внимание Ивана Грозного), на Руси было таково, что взявший ее в пример владетель - лишился поддержки ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕХ мирских сословий. Насколько же более моральными людьми были древнерусские «двоеверы», обитавшие в провинциальной, лишь недавно покоренной Рюриковичами Суздальской земле – стране вятичей, лехитского по происхождению племени, если сравнивать их с нами!?

Исключением оказались лишь немногие, не связанные прямыми связями с Константинополем (как отказавшиеся отпевать убитого игумены Владимирских монастырей), представители клира, такие как киевский поп Кузщьмище, чьи показания цитируются в Ипатьевской летописи! Не правда ли, удивительно современная картина?

В те дни единокровные братья Андрея - греки Михалко и Всеволод, а с ними и их племянники – Суздальские Ростиславичи, как на командный пункт, собрались в Чернигове, у Святослава Всеволодовича [ПСРЛ, т. 2-й,
c.596] - давнего врага Смоленских князей [см. там же, с.507 и дал.], традиционных послужильцев Андрея Боголюбского. Едва выслушав посольства владимирцев, ростовцев и переяславцев - они выступили к Владимиру, положив между собой, что старшинство принадлежит Михалку, что засвидетельствовал Черниговский епископ [там же, с.596]. Впрочем, согласие претендентов длилось недолго. Еще раньше суздальские посольства сносились с Глебом Рязанским: "Послемъ къ Глебу, рекуще: Князя нашего Богъ поялъ, а хочемъ Ростиславичю - Мьстислава <и> Ярополка, твоею шюрину, - а крестнаго целования забывше, целовавши къ Юрью-князю на меньшихъ князехъ, на детехъ - на Михалце и на брате его, преступивьше крестное целование - посадиша Андрея, меньшая выгнаша, не последе по Андреи помянушася, но слуша Дедилця и Бориса, Рязаньскую послу. И утвердивьшеся святою Богородицею, послаша къ Глебови тобе своя шюрина, а наша князя.

…Глебъ же слышав, радъ бы, аже на него честь воскладывають" [там же, с.595]. И теперь ростовцы, как гласит летопись, убедили Михалка подождать в пограничной Москве, будущей столице нашей родины, а тем временем - скорейшим путем провели в Суздальскую землю Ростиславичей. Хватившийся Михалко прискакал во Владимир когда дружины в столице не было, а к городу подходили отряды, верные соперникам. И после неск.недель осады, истощившей силы горожан, Михалку была предоставлена дорога - для дальнейшей эмиграции в Чернигов, а Андреев город (как оказалось позже, ненадолго) попал во власть быстро сговорившихся с суздальским боярством, вернув ему древние патрицианские полномочия, вернувших столицу в Ростов Мстислава и Ярополка. Но это уже другая история.

Роман Жданович
 

 

Перепечатка материалов разрешена. Ссылка на газету и сайт обязательна.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.