ZRD.SPB.RU

ИНТЕРЕСЫ НАРОДА - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! 

 

ВЫХОДИТ С АПРЕЛЯ 1991г.

 

ВСЕРОССИЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА

 

«Повесть о разорении Рязани Батыем»: «поздний» список, раскрывший историю текста

Поэтические "вольности", допущенные 1-м автором "Повестей о Николе Зарайском" при их создании, были невелики, и повесть не выступала при нем за трафарет летописной воинской повести. Они заключались, по-видимому, гл.обр., в соединении двух битв, данных Батыю Муромо-Рязанскими князьями в 1237 году: Воронежской и Коломенской, где были побеждены войска Романа Ингваревича Коломенского, Всеволода Юрьевича Владимирского и Владимира Юрьевича Московского (если верить Новгородской I летописи, ехидно добавившей известие о позорном бегстве москвичей).

Мы ставим вопрос об этом. Ибо, пойдя на введение в литературный оборот памятника, подвижническими трудами молодого Д.С.Лихачева появившегося в 1949 г. в серии «Литературные памятники» [«Воинские повести Древней Руси», М.-Л., 1949], в дальнейшем - хазарская власть «нашего» «многонационального государства» прикладывала (и прикладывает) титанические усилия, дабы дезавуировать его, датировав текст по возрасту старших списков. Такова участь Симеоновской летописи, столь же «нонтолерантной».

Рукописи эти относительно поздние, ХVI века, - что само по себе - является удачей. Такие древнерусские домонгольские переводы, как «Девгениево деяние» и «Повесть о Басарге», дошли в списках лишь от ХVII века, «Китежский Летописец» - ХIХ в.! Мы, однако, можем удостовериться в историзме автора антитатарской повести, вплоть до низвержения Ига (1470-е годы) бывшей «самиздатом». Об этом говорит судьба Ипатьевской летописи 1292 года - столь же политически некорректной к азиатским уродам, предкам «многонационального советского народа», известной - в двух десятках списков, из которых, однако, лишь один (Ипатьевский: псковская копия 1410-х годов), несущий более молодую нежели Хлебниковская (от кон.ХVI в. и далее) редакцию текста, оказался древним.

Уже в Новгородскую I летопись (Синодальный кодекс кон. ХIII – нач. ХIV в.; Комиссионный кодекс нач. ХV в.), в статью о битве на Калке введено извлечение из Слова Мефодия Патарского. О татарах, подчеркнуто, говорится как об «языцех незнаемых» [ПСРЛ, т. 3-й, с.62; т. 4-й, с.202]. Так же пишется о них в повести о Калкинской битве, внесенной в Ипатьевскую и Лаврентьевскую (кодекс 1377 года) летописи. Между тем, в позднейших летописях мы обнаружим, что даже в ХV в. на Руси о ранней истории Монгольского Улуса помнили хорошо. В конце того века Вел.княгиня Софья Римлянка (как звали ее тогда) подвигает Вел.князя к окончательному освобождению от зависимости ордынской, и Церковь, освободившись от греческой зависимости, поддерживает ее. И летописи - митрополичья Типографская, епархиальные Вологодско-Пермская и Воскресенская, великокняжеский Московский свод кон. ХV в. - называют имя основателя монгольского государства. Они знают о войне Улуса с Тангутской империей, о смерти хана монголов - наступившей в походе на Тангут [Л.Н.Гумилев "В поисках вымышленного царства", 1994, с.163], сообщают об этом. Зная о разбойничьем происхождении Тэмуджина, Чингиз-ханом лишь избранного, называя его – русские летописцы не удостаивают монгольского атамана ханского титула, клича попросту Чингизом, противопоставляя родовым аристократам с ханскими титулами [ПСРЛ, т. 7-й, с.745; т. 24-й, с.90; т. 25-й, с.120; т. 7-й, с.132; т. 26-й, с.69]. Достоверно известно об осведомленности древнерусских политиков в монгольских делах. Латинский дипломат и разведчик Юлиан, дважды путешествуя в 1235-1237 годах на Волгу через Русь, оставил свидетельство, сохранившееся в Ватиканском архиве: Вел.князь задержал татарских послов, следовавших с ультиматумом в Венгрию через Владимирскую Русь (обходя владения Ольговичей – союзников Венгрии), изъяв у них и переслав королю БелеIV ханские грамоты. Послы содержались во Владимире свободно, и Юлиан их видел [В.В.Каргалов "Народ-богатырь", М., 1971, с.100]. Когда Батый и Менгу подошли к Киеву, войско, оставленное князем Даниилом тысяцкому Дмитру, в боях под городом захватило высокопоставленного языка, «…татарина именемъ Туврила, и сказа имена всех князей, и сущыхъ с Батыем, и силу ихъ; бяху же братиа Батыевы, воеводы его: Урду, Бардаръ, Бичюръ, Кайданъ, Бечонъ, Менгуй, Коюкъ (сей же не бе от рода его, но първый воевода его), Себедя-боктуръ, Бурандий, Бастырь, еже поплени всю землю Болгарскую и Суздалскую, инехъ же бе множество воеводъ, их же не написахомъ» [ПСРЛ, т. 15-й, с.374]. Татарские пленники сверхчеловеками не были! При тогдашних средствах допроса, они исчерпывающие показали о своем войске и стране! Но летописи кон. ХIII – сер. ХV века, известные нам, кроме Ипатьевской [там же, т. 2-й, с.781], о внутреннем устроении татар - не просто умалчивают, но старательно его скрывают (потому нельзя согласиться с В.Л.Комаровичем ["История русской литературы", 1945, с.75], считавшим что «Слово о татарах» внесено в летописи из Рязанского источника ХIII века). Слишком уж неприглядная картина, связанная с положением митрополита и князя, правивших по татарскому ярлыку, вырисовывалась при этом.

Древняя – подцензурная редакция «Повести о разорении Рязани», которую вносили в летопись и откуда редактором-летописцем были старательно изъяты все выпады против татар и «очерняющие» их известия, нам также известна. Она сохранилась - в выписках из неведомого хронографа, делавшихся в 1705 г. Й.-В.Паусом [ПСРЛ, т. 27-й, с.156-160]. Повесть вводилась в хронограф в редакции Б, что говорит о солидном возрасте: в известные хронографы ХVI – ХVII веков ее вносят лишь по А-редакции.

Достоверность свидетельств повести, казалось бы, самых невероятных, засвидетельствована археологическими находками. Торговля Рязани с Прибалтикой и Причерноморьем «документирована изделиями из лучистого янтаря-«алатыря», перстнями, подвесками. В крымских амфорах, стройных толстостенных сосудах с двумя ручками, привозили из Сев.Причерноморья вино и масло» [В.П.Даркевич "Старая Рязань", "Памятники Отечества", №17, 1988, с.109]. По повести, татары, «…взяша град Резань месяца декабря 21-й день, …и весь град пожгоша, и всё узорочие нарочитое, богатство резанское и сродник их киевское и черъниговское поимаша. А храмы Божиа разориша, и во святых олтарех много крови проливаша. И не оста во граде ни единъ живых: вся равно умроша и едину чашу смертную пиша» (Волоколамский список). Об этих сродниках ничего не сообщают летописи. Но раскопки документировали тесную связь рязанского «узорочья» с Черниговом и Киевом. Собраны осколки бронзовых чаш фламандской работы нач. ХIII в., ввозившихся в Галицию, до Рязани шедших путем через Киев [там же, с.109]. «В составе [рязанского] клада 1868 г. найдены тонкие тисненые бляшки, оттиснутые на одном штампе с бляшками из Киевского княжества (Княжья Гора) и из клада близ Чернигова (Святое озеро). Кроме того, там же есть серебряные тисненые колты с чернью, близкие к работе черниговских мастеров, но представляющие единичную находку в рязанских древностях» [Б.А.Рыбаков "Ремесло Древней Руси", М.-Л., 1948, с.453].

По орнаменту датированных украшений, принадлежавших верхушке общества, обильно открываемых на пепелищах 1237 года (защитники которых погибали всем градом), видно, как оные, в ХI веке имев чисто языческую символику, постепенно христианизируются к веку Х III, языческие образы вытесняются изображениями Христа и святых. «Из этого общего процесса смены символики есть одно интереснейшее исключение: символы менялись на всем уборе, кроме широких, двустворчатых браслетов. На этих браслетах-обручах никогда не встречается ни одного христианского изображения, они везде неизменно оставались языческими. Такая стойкость языческой символики находит свое объяснение в назначении самих браслетов: они стягивали у запястья широкие рукава женских рубах; во время танца женщина должна была снять браслеты и распустить рукава» [Б.А.Рыбаков "Языческое мировоззрение русского средневековья", "Вопросы Истории", № 1, 1974, с.27], - раскрывает смысл эпизода, нам известного из сохранившей его сказки «Царевна-лягушка», - акад.Рыбаков… В 1966 году Рязанская археологическая экспедиция раскрыла на городище Старой Рязани фундаменты большой деревянной постройки, сожженной в 1237 г.. У стены найден – наскоро, перед самым падением града, завернутый в холщевую ткань и зарытый в мерзлой декабрьской земле - клад из шести серебряных предметов: две гривны (весовых слитка серебра) – киевская и новгородская, два витых (повседневных) браслета и два браслета-«наруча» (их высота 6,5 см), «уникальных по качеству ювелирной работы и по изображенным на них сюжетам» [А.Л.Монгайт "Художественные сокровища Старой Рязани", М., 1967, с.12]. На них этот обряд запечатлен буквально этнографически [см.: там же, илл.19-21]. «На створках выложены серебряной рубчатой проволокой рамки, в которых помещены тонко выгравированные рисунки. Фон рисунка сделан тушью, а края браслетов позолочены. На одном из них в рамках в виде арочек помещены изображения трех участников древнерусского пира: танцовщицы, гусляра и флейтиста. Женщина пляшет и одновременно пьет из кубка. На ней рубаха с длинными рукавами, спущенными во время танца до пола, вышитые панева и фартук. На руках у нее браслеты, вероятно, подобные тому, на котором она изображена. Можно предположить, что такие браслеты не только украшали женщину, но служили практическим целям: удерживали рукава, чтобы они не мешали до начала танца. Их снимали, чтоб начать плясать, «спустя рукава». У ног танцовщицы маска – аксессуар, присущий обрядовым танцам и скоморошьим играм» [там же, с.13]. Муромский книжный памятник ХVI века намекает на эпизод такого обряда. Когда на пиру, боярским наущением, Петр Муромский зажимает руку Февронии, «бесчестно княжескому званию», по-крестьянски собравшей крошки со стола, в ее ладони он находит «ливан благовонный и фимиям» [«Повесть о Петре и Февронии», Л., 1979, с.217], - преложившиеся из собранных обеденных остатков сакральные благовония.

«Повесть о разорении Рязани» - дойдя в поздних редакциях, куда имена совокупленных в братской рати Муромо-Рязанских князей вписывали из синодиков (не имевших дат), говорит о гибели их всех в битве на реке на Воронеже, про которую летописи до Никоновской не упоминают. В летописях рязанские князья к Воронежу, упреждая Батыя, «выехаша» [ПСРЛ, т. 3-й, с.74; т. 4-й, с.215: Новгородская I (старшая) и Новгородская IV], «ехаша» [там же, т. 1-й, с.514: Академическая], «выидоша» [там же, т. 3-й, с.286; т. 7-й, с.139; т. 15-й, с.367; т. 22-й, с.156: Новгородская I (младшая), Воскресенская, Тверской сборник, Хронограф 1512 года], - на чем рассказ кончается. Гибель Юрия и князей происходит далее, при обороне крепости. В действительности, Олег Ингваревич Красный попал в плен, вернулся из плена в 1252 (по Лаврентьевской и Софийской, в 1241 - согласно Новгородской V летописи) году. Но богатейшие рязанские клады - остались им невостребованными. Когда слуги укрывали сокровища господ, ни Олега Красного, ни Ингваря Рязанского – в 1238 хоронившего тела убитых, в крепости не было. И в живых никого, способного бы указать господам место сокрытия фамильных сокровищ Святослава Ярославича Черниговского и его сына от Оды-Кикилии Майсенской – Ярослава-Панкратия, основателя рода Муромо-Рязанских князей, действительно, они не застали. Не был осведомлен об этом даже повествователь, однако, географически точно знавший об этих сокровищах – которые были утрачены в 1237 г., но полагавший что, взяв Рязань, татары «…все узорочие нарочитое, богатство резанское и сродник их киевское и черъниговское, поимаша».

Так же, оказалось верно описано погребение Рязанских князей Ингварем Ингоровичем, положение гробниц с их иссеченными останками в Борисоглебском соборе, что открыли раскопки 1830-х годов: «…Ингварь Ингоревич и поиде ко граду Пронску, и собра раздроблены удые брата своего благовернаго и христолюбиваго князя Ольга Ингоревича и несоша его во град Резань, а честную его главу сам князь велики Инго-ревич и до града понеси, и целова ю любезно, положиша его с великим князем Юрьем Ингоревичем во единой раце. А братью свою князя Давида Ингоревича, да князя Глеба Ингоревича поло-жиша у него близ гроба их во единой раце».

Наличие столь точных деталей, позволяет надежно отнести создание протографического текста на счет современника и свидетеля событий. Можно даже оценить время написания.

Повесть незаслуженно высоко ставит епископа Ефросина Святогорца, якобы, погибшего в алтаре кафедрального собора Рязани. Летописцы пишут о нем иное, вполне откровенно, как он благополучно сбежал из Рязани, перед обложением города Батыем. Вероятно, перебрался он при этом в Муром, где в прошлом располагалась Муромо-Рязанская кафедра (время ее переноса – один из самых сложных и спорных вопросов). Списки русских епископов, снабженные датами, указывают его, как упокоившегося в лето 6747-е, в год разорения татарами Мурома, и можно думать, убежать судьбы лукавый византиец так и не сумел. Сугубый счет монголов к княжествам половецких и мадьярских союзников – младших Мономаховичей (Переяславское и Владимиро-Суздальское княжества) и Черниговских князей (Муромо-Рязанское и Чернигово-Северское княжества), распространяемый на архиереев, показывает судьба не только Митрофана, еп.Владимирского, но и Семена, еп.Переяславского, об убиении которого в 1239, в разоренном до полного запустения Переяславе, сугубо пишут летописцы.

После возрождения в 1261 году Византийской империи, после смерти митрополита Кирилла II (1280), этнического русина, Русская православная церковь, а точнее – русская провинция Византийской церкви, как правильно ее называть, становится подручницей татарских ханов [см. А.С.Хорошев "Политическая история русской канонизации", 1986, с.77] (как ныне она является подручницей хазарских «президентов»). Они - были союзниками цареградских василевсов и их генуэзских кредиторов. Потому, все «патриотические» канонизации, проведенные ею, выполнены были либо в ХVI веке (Александр Невский) – после разгрома ее греческого сюзерена, либо вообще в веке ХХ (Гермоген в 1913, Дмитрий Донской в 1989).

Соответственно, в ущерб истине, очевидной для летописцев (обычно лиц духовного звания!), прославлять византийского архиерея, ставя его на место протопопа фамильного княжеского Борисоглебского и соборного Успенского храмов, имело смысл лишь до 1280 года.

***

Первое серьезное редактирование повести началось в эпоху Ивана Калиты. Тогда Москва отхватывает (судя по актовому материалу, в 1320-е годы) себе Коломну, а Муромское княжество отлагается от Рязани, перейдя под прямой сюзеренитет Владимирского князя. Прежде такого не было: после воздвижения в 1250-х годах над Русью Монгольского ига, князь Рязани был великим князем, подобно Владимирским и Тверским великим князьям. Описав в 1257 и обложив ясаком свою землю [Б.Д.Греков "Золотая Орда и ее падение", М.-Л., 1950, с.211], вернувшийся из плена Олег Ингваревич оговорил прямую выплату дани в Улус с Рязанского, Муромского и Пронского княжеств, минуя Владимирского князя.

Как результат возвышения суздальцев (москвичей), "Повесть..." проходит антимосковскую цензуру. Из описания битвы исключается Всеволод Юрьевич, участник Коломенской битвы, подменяемый "тезкой" - Всеволодом Пронским (реально погибшим в 1208 году). Также исключаются Олег Юрьевич и Юрий Давидович Муромские (которых называла Муромская летопись, использованная В.Н.Татищевым). Первого подменяет Олег Ингваревич Красный, став ханским подручником не заработавший большой славы, но которому теперь приписывают мученическую гибель. Прежде, как явствует из «Батыевого нашествия» в изложении В.Н.Татищева, место его занимал Олег Юрьевич Муромский (внук князя Владимира-Павла из повести о Петре и Февронии), как явствует из собиравшей родословцы Воскресенской летописи  [см. ПСРЛ, т. 7-й, с.126]. Тексты Мученичества Олга Красного разных списков (Академический, Волоколамский) сохраняют общую особенность: использование архаического префикса роз-, вместо раз-. Эта же особенность характерна Симеоновской летописи, излагающей Повесть о Батыевой рати, с использованием на протяжении 6745 – 6747-го лет неизвестного нам источника, кроме цитат из летописи Лаврентьевской (пишущей раз-), что позволяет отнести ее к общему гипотетическому источнику (Рязанская летопись ХIV века?).

Полностью устранить героя битвы - по-видимому, командовавшего соединенными полками Муромо-Рязанской земли, которому и адресовался выкрик Юрия Рязанского, - Юрия Давидовича Муромского - возможным не представлялось. И редакторы пошли на ухищрение, допустив "ошибку": проставив вместо Юрия Муромского - его отца, вероятно, к тому времени получившего общероссийскую известность - Давида (Петра) Муромского (+ 1228), благо, князь был женат на урожденной рязанке. О деве Февронии из села Лускаво (Ласково) известно и помимо «Повести о Петре и Февронии». «До настоящего времени там сохраняется предание, как крестьянка этой деревни вышла замуж за Муромского князя, однако оно, сохраняя те же имена и географические названия, …имеет свое сюжетное построение, не зависящее от Муромской легенды» [«Памятники литературы Древней Руси…», 1984, с.765-766], - пишет Р.П.Дмитриева

По предположению Аполлона Кузьмина, Глеб Ингваревич Коломенский, не упоминаемый в общерусских летописях, на самом деле в них известен - как Роман Ингваревич, - носив при жизни двойное имя Глеба (по русскому имянослову) - Романа (по византийскому), в честь своих достославных сродников Бориса (Романа) и Глеба (Давида) [см.: А.Г.Кузьмин "Рязанское летописание", М., 1965]. С выходом из употребления мирских княжеских имен (в ХIV веке), в летописях его стали именовать по-церковному, светский же памятник, применявший мирские имена и сложенный в далеком прошлом, сохранился лишь один: "Повесть о разорении Рязани Батыем".

Так возник "анахронистический" имянослов повести. Это ныне позволяет служителям "политкорректности" и "борьбы с расизмом" представлять его, как сложенный в те же годы, лишенный историзма [Б.М.Клосс "Избр.Труды", т. 2-й, М., 2001]. Разоблачить фальсификаторов помогли археографические открытия Йогана-Вернера Пауса и В.Н.Татищева [см.: Жданович "Как воевода В.Н.Татищев учинил конфузию академику Д.С.Лихачеву..."; "Хронограф Й.-В.Пауса..."\ www.zrd.spb.ru], сохранивших нам извлечения из летописей, к эпохе образования Археографической Комиссии уничтоженных "братьями" Карамзина и Шлецера, фальсификаторами Русской истории.

Особенно отметим тот факт, отмеченный Кузьминым, что вопреки домыслам "разоблачителей", Татищев - будучи прежде всего - последним летописцем Руси, цитирует свои источники механически, без "исправления". Например, 1235 год у него оканчивает известие о смерти Ингваря Ингоровича Рязанского. Известие уникальное, выводы относительно его - тем важнее, что в ныне известных летописях Ингварь нигде не упомянут после 1220 г.. А уже в статье о "Батыевом нашествии" (1237 - 1238 г.), ничтоже сумняшеся, Татищев являет нам Ингваря, как действующее лицо. И, видимо, он прав, ибо летописец Новгородской I летописи, в извлечении из Рязанской летописи (по-видимому, учрежденной Ингварем после 1217 г.), под этим же 6746 летом, упоминает Юрия Рязанского, как "Ингварова брата", - не по отцу, а по брату. "Анахронистическое" упоминание о смерти князя появилось, извлеченное из еще одной, неизвестной нам летописи, воспроизведенной Татищевым без правки.

Пока остается не раскрытым только один "анахронистический" элемент «Повести о разорении Рязани». Княжеские родословцы содержат имена не упоминаемых летописями персонажей - Федора Юрьевича, Ивана Федоровича, Агрепины Ростиславны. Княгиня Агрепина в родословцах числится, но как жена Юрия Рязанского. Повесть, с непонятной настойчивостью, определяет ее княгиней-матерью, соответственно - вдовой Ингоря Глебовича (+ 1195), что в принципе маловероятно, тем более, автор себя выдает - нигде не упоминая Юрьевой княгини, матери Федора, о которой - как о погибшей в кафедральном соборе Рязани, единодушно говорят летописи. С летописями он хорошо знаком, это выдают летописные вводные фразы "в лето...", предваряющие главы повести. Это - одна из загадок, которую предстоит разгадать. Быть может, она связана с фактом, что день св.Агриппины выпадает на 23 июня (собор Владимирский святых), Летний Солнцеворот, "проявляя" принадлежность "Повести..." к жанру Купальских преданий, исчезнувшую в "оцерковленном" повествовании священников церкви Николы Зарайского.

***

Ниже публикуется текст "Повести о Николе Заразском" по Академическому списку (БАН №16.15.8), извлеченный мной из публикации Д.С.Лихачева, где он использовался при подведении вариантов к Волоколамскому списку, взятому как основной (приношу извинения за ошибки из-за допотопности компа). Лихачев так характеризует этот список: "Сборник, скорописью (разными почерками) второй половины XVII в., 4°. Лл. 41 об. - 68 об., 74-74 об.: "О принесении чюдотворнаго образа святаго Николая ис Корсуни града в пределы Резанския земли, яже в Росийской области". Текст повести перебит на лл. 68 об. - 74 Повестью об убиении Батыя. После Повести об убиении Батыя следует "Род поповский". Повидимому, писец списывал свой текст с весьма ветхого оригинала и, при этом, многого в нем не понимал. Однако в списке этом сохраняются черты весьма древние" [ТОДРЛ, №7, с.267].

В наше время, по современным каталогам филиграней, этот список датируют более определенно, 1650-ми годами. Он содержит несомненные признаки древности, большей, нежели Волоколамский список (древнейший по возрасту письма и бумаги). Например, в Сказании о Николе Зарайском рассказ о переносе иконы перебивается Корсунской легендой - в редакции Волоколамского списка, повестью о Липицкой битве - в редакции Чертковского хронографа ("Русский Временник"). Обе эти вставки выполнены в источниках, вероятно, в ХV веке. По летописным кодексам мы видим что Арианский символ веры, вмененный византийской легендой Владимиру Святославичу [ПСРЛ, т. 2-й, с.98; т. 3-й, с.68; т. 4-й, с.83; т. 6-й, с.97; т. 9-й, с.55; т. 15-й, с.105], не смущал летописцев эпохи византийского (церковного) ига над Русью, возникшего после возрождения Константинопольского царства распоряжением татарских ханов. Академическая редакция - вставок лишена.

В повести о Коловрате, в Академическом списке, богатырями подчеркнуто именуются лишь татарские богатыри: витязи Евпатия зовут себя храбрами, как именовались русские витязи прежде ХVI в..

Автор разбирается в штурмовой технике эпохи до огнестрельного оружия: "ови со огни, а инии с топоры, а иныя с топорки, иныя с токмачи и с ыными лествицами". Это фраза осмыслена, в отличье от стандартной "ови со огни, а инии с пороки и с тмочисленными лествицами", - пороки (от перати - бить, ср.: праща) были метательными, а не штурмовыми машинами. Рязань имела укрепления из деревянных городен [см. В.П.Даркевич, Г.В.Борисевич "Древняя столица Рязанской земли", М., 1995], которые действительно могли разрушаться секирами (топорами), для подъема по ним могли использоваться топорки (легкий топор).

В списке также - очень определенно - виден процесс дописывания имен в неполные (относительно «канонического» ныне текста) перечни, стоявшие в протографе. Источник списка, по-видимому, сам был списан с двух рукописей (вторая, примерно, от окончания Воронежской битвы), и они различались, как написанием имен, так и мерою подцензурности. Едва ли это труд писца Академического списка - старательно копировавшего ветхий текст, не везде верно разбирая древние написания, но, избегая при этом вносить домыслительные правки, даже в явные бессмыслицы! Первая половина избегает бранных эпитетов в адрес Батыя (кроме констатации факта, что он «безбожный»), что говорит, о написании ее источника ранее ХV века. Стихотворный ритм с морфологической рифмой и аллитерациями (« И дасть последнее целование княгине Агрепене Ростиславне,

и приим от епископа благословение и от всего священнаго собора,

и поидоша против нечестиваго царя Батыя,

и сретоша ево близ предел резанских,

и нападе на нь,

и нача битися крепко и мужествено,

и бысть сеча зла и ужасть…
») подтверждает это. В Волоколамской редакции это «и», в первоисточнике аллитерирующее, натыкано избыточно - в эпоху, когда стихотворное устройство древнерусской речи перестали понимать (после сер.ХIV в.) [см. И.А.Лобакова "Проблема соотношения редакций "Повести о разорении Рязани"", ТОДРЛ, т. 46-й].

Фраза «Нача воевати Резанскую землю, и вельми бити, и сечи, и жещи без милости. И град Пронеск, и Белград иже славец разори до основаниа», - с развитием, понимающимся как риторический прием - без перечисления, стоящего в Волоколамском списке («и Пронск, и град Бел, и Ижеславец розарии до основаниа»), - позволяет увидеть именно в этой редакции источник статьи летописей ХIV - ХV века - с ее смысловой паузой на упоминании Пронска, всего точней хранящейся в Симеоновской летописи: «И начаша воевати Татарове землю Рязанскую, и грады ихъ розбивающе и люди секуще и жгуще, и поплениша ю и до Проньска. И приидоша окааннии иноплеменници подъ столныи ихъ городъ Рязань месяца Декамвриа в 6, и острогомъ оградиша ю. Князи же Рязанстии затворишася въ граде съ людми, и крепко бившееся, и изнемогоша. Татарове же взяша градъ ихъ Рязань того же месяца 21, и пожгоша весь, а князя великого Юрья убиша и княгиню его, и инехъ князей побиша» [там же, т. 18-й, с.55]. Летопись знает «инехъ князей», о которых говорится в «Повести о разорении Рязани». Правда, она ничего не говорит об их битве перед осадой, в отличье от летописи Никоновской: «Князи же Рязаньстии, и Муромстии и Пронстии изшедше противу безбожныхъ, и сътвориша с нима брань, и бысть сеча зла, и одолеша безбожния измаилтяне, и бежаша князи, кийждо в грады своя. Татарове же, разсверепевше зело, начаша воевати землю Рязанскую съ великою яростию, и грады ихъ разбивающее, и люди секуще и жгущее, и поплениша ю и до Пронска. И приидоша окаяннии иноплеменницы подъ стольный ихъ градъ Рязань, и оступиша градъ ихъ стольный Рязань месяца Декабря в 6 день…» [там же, т. 10-й, с.106]. Однако ею делается очень интересная ошибка: называется 6-е декабря как дата начала осады, вместо 16-го, опустив обозначение десятки. Кроме нее, такую же ошибку сделал хронограф, близкий Никоновской летописи, из которого были магистром Й.Паусом внесены выписки в Никаноров кодекс [там же, т. 27-й, с.158]. Он повествует о битве, речью «Повести о разорении Рязани…» в редакции Б, что позволяет определить место образования ошибки и движение ее в летописной стемме.

Академический же список сохраняет указания, что повесть о переносе иконы Николы Корсунского и воинская повесть о разорении Рязани - вопреки доктринальным утверждениям безбожных советских филологов (Комарович, Лихачев, Лобакова) - писаны одним автором, равно владевшим лексикой агиографических и воинских повестей. Это выдает, как одинаковое следование лейтмотиву «Сказания о Евстафии Плакиде» (можно думать, что автор повести действительно носил имя Евстафия, как это говорит «Род поповский»!) - книге Иова, так и одинаковые выражения («нападе на нь », «и некий от велмож резанских», "не полезно ти есть [бо есть]...»), переходящие из 1-й повести в 2-ю.

Это может послужить важным указанием на источник датирования лета 6732-го, как даты битвы на Калке. Год ее летописи называют разно: Лаврентьевская, Типографская, Авраамкина, Воскресенская, летописи Русского Севера (Устюжская, Вологодская, Архангелогородский Летописец), Московский свод 1470-х и Сокращенный свод 1495, Хронограф 1512 г. – 6731; Ипатьевская (в ней даты проставлялись ретроспективно), Симеоновская (в сохранившемся фрагменте об Васильке Ростовском), Софийская I, Ермолинская, Львовская, Вологодско-Пермская, Тверской сборник – 6732, Никоновская и Паусов хронограф – 6733; Рогожский Летописец (связанный с великокняжеским летописанием, Тверским и Московским) – 6734. Мы можем предположить знакомство летописей с датой 6732 - с источником, включавшим «Повесть о разорении Рязани» в Академической редакции.

\Роман Жданович\

Расстановка знаков препинания моя. Сокращения списков в примечаниях: А – Академический, П – Погодинский, Р – Румянцевский, В – Волоколамский (описки писца мною сохраняются).

Начало списка БАН 16.15, 8
А: О принесении чюдотворнаго образа святаго Николая ис Корсуни града в пределы Резанския земли, яже в Росийской области.

В лето 6732-го. Явися святый великий чюдотворець Никола Корсунский в преименитом граде Корсуни того града служителю своему Еустафию в привидении. И рече ему великий чюдотворець Никола: "Еустафие, возми мой чюдотворный образ Корсунский и супругу, и гряди в землю Резаньскую. Тамо хощу быти, и чюдеса творити, и место прославити".

Иерей же Еустафий убояся таковаго сна и видениа воста в ужасе и нача ужасатися. Вторую нощь такожде явися чюдотворец Николае и явися Еустафию. Он же вчшиди в страх и нача помышляти: "О великий чюдотворець Николае! Како волиши мне итти с тобою? Аз, раб твой, ни земли резанские не вем, ни не взыде знати тое земли, яко или на запад, или на юг, или на север" - себе помышляя. И в третию нощь чюдотворець явися Еустафию, и утыкая в ребра, веля ити немедля, яко на восток, и поручая ево доаровадити до Резанския земли. Еустафий же нача трепетен быти от таковаго видения, и моаяся в сердцы своем - како оставити град Корсунь? И мало позамедли, и абие нападе на нь болезнь главная. И от толикия беды и болезни абие ослепе, и нападоша на очи ево, яко чешуя. Еустафей же нача скорбети и плакатися. И по мале, нача ум свой собирати, и каятися о них же содеях. И прилежно припаде ко чюдотворному образу, и нача плакатися: "О великий чюдотворець Николае, возвеличанный от господа на небесех и прославленый на земли в чюдесех! согреших пред тобою, владыко, - не послушах твоего повеления. Прости мя, грешнаго раба, яко же изволи".

И в той час прозре, и быша глава его без болезни, и очи его без мозоля, яко же прежде. Еустафий нача молити всемилостиваго бога и пречистую его матерь и великаго чюдотворца Николу, чтобы ему по чюдотворьцеву изволению получити - дойти уреченнаго места Резанские земли. Уповаше бо на всемилостиваго бога и пречистую его матерь, и на великаго чюдотворца Николу, яко той может его съхранити от поганых половець. И не збысться мысли ево: чюдотворец Николае явися Еустафию и рече ему: "Не полезно ти есть ити чрез землю поганых половець. И иди во усть, и сяди в корабль, и дойди моря Варяжского в Немецкие области. И оттуду ити сухим путем до великаго Новаграда, и паки до Рязанскае земли невозбрано, но и чти приемлет».

Остафей вборзе взя чюдотворный образ великаго чюдотворца Николы Корсунскаго, и жену Федосию, и сына своево Естафия, и единаго от клирик предстатель своих, и забы преименитаго града Карсуня, и отрекъся всего имения своего. И поиде в путь, яко же чюдотворець богу его соблюдающу, а чюдотворець ему путь правяще. И прииде во устье Днепрьское, и сяде в корабль. Доиде моря Варяжское, и паки прииде Немец-кие области, во град Ригий, и паки пребы в нем. И поиде оттуду сухим путем, и преда Великий Новград, к великому князю Ярославу; и пребысть ту много дни. И великий чюдотворець Николае нача великие чюдеса творити, и исцели множество народа, и показал своя чюдеса.

Еустафие иача помышляти, како бы ему <ср.: повесть о Китоврасе> дойти Резанские земли. Жена же Еутафиева Феодосия возлюби Великий Новъгород <Новъградъ: ПР - ср.: Паус>, не хотя ити в след чюдотворнаго образа, скрыся от мужа своего. И абие, разслабе вси уды телеси ея, и быша, яко мертва, и недвижима - едино дыхание в перси же ея биша. И нецы же сказаша Еутафию же уставищася, яко жена его при смерти [испр. из: со Юзами]. Еутафие услыша, яко жена его при кончине живота ея, и припаде к чюдотворному образу, и глаголаша союзами: "Великий чюдотворець Николае, прости рабу свою, яже тии согреших, яко едина от безумных жен". И в том часе исцелена бысть. Еустафий вскоре взем чюдотворный образ, и иде в путь свой со славою, и хотя дойти желаемаго. И многими денми доиде Рязанские земли, и нача помышляти в себе: «Великий чюдотворець Николае, сия земли Резанские, камо хощу ити и покой обрести».

Еустафие согреших в мысли своей, забы прежняя чюдотворца видения и чюдес его. Бог бо творит чюдесаа угодником своим, елико хощет. Великий чюдотворець Николае явися благоверному князю Феодору Юрьевичю Резанскому и поведа ему приход своего образа корсуньскаго, и рек: "Княже, гряди во стретение чюдотворнаго моего образа корсунскаго. Хощу бо зде быти и чюдеса творити. И умолю о тебе всемилостиваго и человеколюбиваго владыку Христа сына божия - да подарует тебе венець небеснаго царствия, и жене твоей, и сынови твоему".

Благоверный же князь Феодор Юрьевич возбнув от сна своего, и устрашися от таковаго видения, и нача помышляти в тайнем храме сердца своего, яко страхом обьят бысть. И не поведа ни единому страшнаго видения, и нача помышляти: "О великий чюдо-творець Николае, како умолиши о мне милостиваго бога - да сподобит мя венца небесного царствия и жене моей, и сынови моему: аз бо ни браку сочтания, плода чрева не имех?". И вскоре иде во стре-тение чюдотворнаго образа, бо ему чюдотворец повеле.

И прииде предреченое место, и увиде издалече чюдотворный образ, яко свет неизреченно сияет. И припаде к чюдотворному образу любезно сокрушеным сердцем, испущая слезы ото очию, яко струя. И прия чюдотворный образ, и принесе во область свою. И вскоре посла вость ко отцу своему великому князю Юрью Ингоревичю [исправлено Игоревючю] Резанскому, приход чюдотворнаго образа Николина из Корсуня града.

Великий князь Георгий Инго-ревич услыша приход чюдотворнаго Николина образа, и возде руй возблагодари бога и угодника его чюдотворца Николу, яко посети бог людий своих, и не забы дела руку своею. Князь великий взя с собою епископа Ефросима Святоградца и вскоре поиде во область сыну своему князю Федорову Юрьевичю. И уведав от чюдотворнаго образа великаая и справная чюдеса, и радости наполнися и преславных чюдесех во имя святаго великаго чюдотворца Николыд Карсуньскаго. Епископ Ефросин и торжествовав светло, и отыде в свой град.

Не по мнозех же летех князь Феодор Юрьевич сочетася брака, и поят супругу от царьскаго рода, имянем Еупраксею. И помале и сына роди, имянем Ивана Посника.

В лето 6745. Убиен бысть благоверный князь Федор Юрьевич Резанский от безбожнаго царя Баты на реке на Воронежи. И услыша благоверная княгиня Еупраксея царевна убиение государя своего блаженаго князя Феодора Юрьевича, и абие ринуся из превысокаго храма своего с сыном своим, со князем Иваном Феодоровичем, и заразишася до смерти. И принесоша тело блаженаго князя Ивана <явная ошибка ПРА, надо: Федора Юрьевича> во область его к великому чюдотворцу Николе Корсунскому, и положиша, и его благоверную княгиню Еупраксею царевну, и сына их князя Ивана Феодоровича во едином месте, поставиша над ними кресты камены.

И от сея вины да зовется великий чюдотворець Николае Зарайский, яко благоверная княгиня Еупраксея с сыном со князем Иваном Феодоровичем сама себе зарази.

В лето 6745. В второе на десят лето по принесении чюдотворнаго образа ис Корсуня прииде? безбожный царь Батый на Рускую землю со множеством вой татарскими, и ста на реце на Воронеже близ Резанские земли. И присла послы бездельныя на Резань к великому князю Юрью Игоревичю Резанскому, и просяще у него десятины во всем: во князех и во всех людех.

Услыша же великий князь Юрья Игоревич <переделано из Ингоревич> Резанский приход безбожнаго царя Батыя, и вскоре посла во град Владимер благоверному и великому князю Георгию Всеволодовичю Владимерскому, просяще на безбожнаго царя Батыя или бы сам пошел. Георгий Всеволодович Владимерской сам не пошел и на помочь не послал, хотя о себе сам сотворити брань з Батыем. И услыша князь великий Юрьи Ингоревич Резанский, что нет ему помощи от великаго князя Георьгия Всеволодовича Владимерскаго, и вскоре посла по братию свою по князя Давида Игоревича <из Ингоревича> Муромского, и по князя Глеба Игоревича <из Ингоревича> Коломенского, и по Всеволода Резанъскаго, и протчих князей, и по Олгу князя Краснаго.

И начата совещевати, яко нечистиваго подобает утоляти дары. И посла сына своего князя Федора Юрьевича Резаньскаго ко безбожному царю Батыю з дары с молением великим, чтобы не воевал Резанские земли. И князь Феодор Юрьевич прииде на реку Воронеж к царю Батыю, и принесе ему дары и моли царя, чтобы не воевал Резанской земли. Безбожный же Батый, лстив бо и немилосерд, прия дары, охабися лестию, вчто не воева Русские земли резанские. И яряся, и хваляся воевати Русскую землю, и начаша попросити у рязаньских князей дщерей и сестр себе. И некий от велмож резан-ских завистию насочи безбожному царю Батыю на князя Федора Юрьевича Резанскаго, яко имея у себя княгиню ыарьскаго роду, а телом красна зело. Царь Батый лукав есть и немилостив в неверии своем, пореваем и в похити плоти, и рече князю Федору Юрьевичю: "Дай ми, княже, видети жены твоея красоты». Благоверный же князь Федор Юрьевич Резанъский посмеялся, и рече царю: "Не полезно бо есть нам тебе, нечестивому царю, водити жены своя на блуд. Аще нас преодолееши, то и женами нашими владети станеши».

Безбожный же царь Батый возярися горко, и повеле скоро убити благовернаго князя Феодора Юрьевича, а тело его повеле поврещи зверем и птицам на разтерзание; инех кяязей, нарочитых людей воиньских побил.

И благоверная княгиня Еупраксея стоящи в превысоцем храме своем и держа любезное чадо свое князя Ивана Феодоровича, и услыша таковое мертноносное глаголы, исполнися горести, и абие ринуся и с превысокаго храма своего с сыном cвоим со князем Иваном на среду земли, и заразися до смерти.

И услыша великий князь Юрье Ингоревич убиение возлюбленаго сына своего благовернаго князя Феодора, и иных князей, нарочитых людей много побито от безбожнаго царя Батыя, и нача плакатися, и с великою княгинею, и со прочими княгинями, и з братьею. И плакашеся всегда на долг час. И едва отдохнув от великаго того рыданиа, и начата совокуплятися с войском, и учредиша полки.

Князь великий Юрие Инъгоревич, видя братию свою и боляр своих и воеводы храбро и мужествено ездяху, и воздев руце на небо со слезами и рече: "Изми нас от враг наших! И от востающих на мя избави нас, от сонма лукавнующих, и от множества творящих беззакония! Буди путь их тма и ползок!". И рече братие своей: "О господия и моя милая братия, аще от руки господни благая прияхом, то злая ли не потерпим? Лутче нам смертию живота купити, а нежели в поганой воли быти. Се убо я, брат ваш, напред изпиват чашу смертную за святыя божия церкви, и за веру христьянскую, и за очину отца нашего великаго князя Ингоря».

И поидоша в церковь пресвятыя владычица нашея богородицы, а честнаго и славнаго Успения. И плакася много пред образом пресвятыя богородицы и великому чюдо-творцу Николе и сродник своих Бориса и Глеба. И дасть последнее целование княгине Агрепене Ростиславне, и приим от епископа благословение и от всего священнаго собора.

И поидоша против нечестиваго царя Батыя, и сретоша ево близ предел резанских. И нападе на нь, и нача битися крепко и мужествено, и бысть сеча зла и ужасть. И мнози бо силни полцы падоша Батыеви. Царь же Батый, видяще, что господство рязаньское крепко и мужествено биющеся, и убояся.

Гнева Господия пойти хто постоит? А Батый яети даот <В: бо силе велице и тяжце>, един бився с тысящей, а два с тмою с тысящею. И виде князь великий убиение брата своево князя Давида Нигоревича, и воскрича гласом: "О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед нас чашу испиша, а мы ли сия чаши не пием?" И сприседая с конь на кони, и начата битися прилежно, и многи силнии полки Батыевы проеждяа, храбро мужествено биющеся, яко всем полком татарским подивитися крепости и мужеству резанскому господству. И евдва одолеша их и, силныя полки татарскиа. Ту убиен бысть благоверный же князь великий Георгий Ингоревич, и брат его князь Давыд Ингоревич Муромской <повторено: и брат его князь Давыд Нигоревич (именно так!)>, и брат его князь Глеб Ингоревич Каломенской, и брат его Всеволод Проньский, и многий князи месныя и воеводы крепкыя, и воинство, резвецы резанския. Вси равно умроша, едину чашу смертную пиша. Ни един от них не возратися вспять, вси бо вкупе мертвии лежаху. Сия бо наведе бог грех ради наших.

Князя Олга Никифоревича яша еще жива суща. Царь виде полки мнози падоша, начаша велми скорбети и ужасатися, видя своея силы татарский множество побьеных. И нача воевати Резанскую землю, и вельми бити, и сечи, и жещи без милости. И град Пронеск, и Белград иже славецъ разори до основания, все люди побита без милости. И течаша кров християнская, яко река силная, за наше согрешение.

Царь Батый - видя князя Олга Нигоревича велми красна и храбра, изнемогающи от великых <ран>. И князь Олег Нигоревич укори царя Батыа, и нарек ево безбожн, врага християнъска. Батый царь дохнув огнем от сердца мерскаго, вскоре повеле Олга ножива на части розняти. Ним бо есть вторый страстотерпеии Стефан, пия венець своего острованиа от всемилостиваго бога, чашу смертную испий братьею равно.

Царь Батый окаянный нача воевати Резанскую землю, и поидоша ко граду Резани. Иет опступиша град, и начата битися неотступно пять дней. Батыево бо войско применяючи, а гражане непремено бьяшеся. Многих гражан побита, а тыных вуазвиша, а ние от великих тродов изнемогаюзе. А в шестый день рано придоша погании ко граду, ови со огни, а инии с топоры, а иныя с топорки, иныя с токмачи и с ыными лествицами, и взяша град Резань месяца декабря в 21 день. И приидоша в церковь соборную, и княгиню Агрепену, матерь великаго князя, сноху и [т.е. его], с протчими княгинями, - мечи их секоша, а епископа и священическый чин огню предаща, во святей церкви пожгоша, а си инии мнози от оружиа падоша. А во граде многих людей, и жен, и детеи <??>. Иных в реце потопиша, и ерей, черноризца до останка исекоша, и весь град пожгоша, и все узо нарочитыя, богатество резанское и черъниговское поимаша. И храмы божия разориша, и во святых олтарех многи крови пролияша. И не оста во граде ни един, но вси равнодупшо умроша, едину смертную чашу пиша. Нету бо тут стонющаго, ни плачющаго, ни отцу, ни матери о чадех или чадом о отци и о матере, от брате, ни ближнех, вси вкупе мертви лежащи. А сия вся наиде грех ради наших.

Безбожный царь видя кровопролитие великое християнское, возярися зело и огорчися, и поиде на град Суздаль и Владимер, желая Рускую землю искоренити, и Русь християнскую погребити, и церкви божия до основания разорити.

Некий от велмож резанских, именем Еупатия Коловрат в то время был в Чернигове, со князем Григорием Инъгоревичем. И услыша приход зловернаго царя Батыя, изыде из Чернигова с малою дружиною и гнаша скоро. И приехаша землю Резанокою, видя ея опустевшу, и грады прозоренныя, и церкви пожженые, люди побиты. И пригна во град Резань, и виде государи побиты, множества народа лежаша и ови побиени - посечены, а инные позжены, а иныи в реце стомьлены. Еупатия - воскрича в горести душа своея и росполаяся в сердцы своем.

И собра мало дружины: 1700 человек, которыя Богом соблюдены быша вне града. И погнаше во след безбожного царя, и евдва согнаша ево в Суздалской земли, и внезапу нападоша на станы Батыеви. И вси начата сечь без милости, и сметоша яко все полки татарския. Татаровя же сташа, яко <здесь пропуск; В: яко пияны или неистовы, Еупатию тако их бьяше нещадно, яко и мечи притупишася, и емля> мечи татарския, сечаша их. Татарове же мняце, яко мертви восташеся. Еупатии их силныя полки прободая татарския, прободая - бияше их нещадно. И ездя по полкам татарским, яко и самому царю возбоятися. Евдва поимаше от полку Еупатиева пять человек воинских, изнемогоша. И приведоша ко царю Батыю. Царь же Батый нача их спрашивати: "Коея веры вы есте и коея земли, что мне много зла творите?" Они же рекоша: "Веры бо мы есми християнъския, а храбры есми великаго князя Юрья Ниго-ревича Резанскаго, а от полку Еупатиева. Коли послани есми тебе, силна царя, чесна проводити и почтити, честь тебе воздати. Да не подиви, царю, не успеваем чашь наливати твою рать татарскую». Царь же подивися ответу их и мудрости. И посла шурина своего Возтаврула на Еупатиа, а с ним посланы на те полки татарские. Хоставрус же хвалиси царю, хотя Еупатия жива привести пред царя. И ступишася силнии полки татарские, хотя Еупатия жива взяти. Хостоврул же сьехася сь Еупатием. Еупатей же исполнен силою - розсече Хостовруса поли, до седла ево. И нача сечи силу татарскую, и многих тут богатырей Батыевых поби,

<Здесъ в списке А текст испорчен заменой: царь же подивися ответу их мудрости и посла шурина своего Хоставруса поби.>

ових на полкы пресекоша, а на поле пересекоша, а иных до седла краяше, а иных до седла. Татарове же убояшеся, видя силна крепко исполнена. И наведоша на него множество порокав, и начаша бити по нем ис тмочисленныха пороков, и евдва убиша его. И принесоша тела пред царя Батыя. Царь Батый посла по мурзы, и по князи, и начата дивитися храбрости, и крепости, и мужеству резанскому господству. Они яети рекоша царю: "Мы со многими цари, во многих землях, на  многих боях, а таковых уволцов и резвецов не видано, ни эзотци наши возвестиша нам. Си люди крылати смерти не имеют, тако и крепко и мужествено бьяшеся, един бо с тысящею, а два со тмою. Ни един от них не может сьехати сбодоша жив ”. Царь Батый зря на тело Еупатиево, и рече: " Еупатие Коло... е [пропущено несколько букв: А]. гораэда мя еси пойду к вам с малою своею дружевною, да и много богатырей сильныя орды побил етл многия полки от тебя падоша. Аще бы у меня таков бы служил, - держал бы его против сердца своего". И его тела и, к Еупативе дружине ево останочний, которые пойманы на побоище. И велел их царь Батый отпустити, и ни чим вредити.

Инвъгарь Инвгаревич [А: И.О.вписано] в то время был в Чернигове у брата у своего у князя Михаила Всеволодовича Черниговского. И приде из Чернигова, богом соблюден от злаго того отместника, врага крестьянска. И прииде из Чернигова в землю Резанскую, в Див свою отчину, Еупатий [видимо, контаминация двух списков в источнике А], и виде ея пусту, и услыша, что братья ево побиты от нечестиваго преступника царя Батыя, и приде во град Резански и виде град разорен, а матерь свою, и снохи своа и сродник своих, множество много побито мертвы лежаще, церкви божия пожжени, и все узорочья в казне черниговской и резаньской взято. И виде князь Игорь Нигоревич кончину и погибель грех ради наших, и жалостно возкрича, яко труба глас, яко сладкий арган вещающи,

от великаго [ A : от великого повторено дважды]

кричания и вопля страшнаго лежащи на земли, яко мертв. Едва отлияше ево. И евдва отдохнув душа ево в нем. Хте бо не плачете толикия беды и не возрыдает о сем народе православных, или кто не пожалит толико побитых великих государей, или кто кто не постонет таковаго пленения?

Князь Нигорь Нигоревич собирает трупие мертвых, и наиде тело матери своея - великия княгини Агрипены Ростиславны, и позна снохи своея. И призва которых бог соблюдает, и погребе матерь свою, и снохи своя, с плачем с великым, со псалмы и песньми, сам стоя, кричаше велми и рыдаше. И похраняше прочия трупия мертвых, и очисти град, и освяти. И собрашеся мало утешения. И плачася беепрестани, поминая матерь свою и братию свою, и род весь и все узорочье резанское, побитые погибе.

Бо вся наиде грех ради наших. Сий бо град Резань и земля Резанская изменися, и доброта ея отыде погибели, и слава ея, и не бе в ней ничто благо видети, токмо дым и пепел. А церкви все пого-реша, и великия церкви внутре погорев и почерне. Не един бо сий град пленен бысть, но и ини мнози. И не во граде пениа, ни звону и, в радости места, всегда плач творяіце.

Князь Нигорь Нигоревич поиде, где побиты братия ево от нечестиваго царя Батыя - великий князь Юрье Ингоревич Резанский, и брат его Глеб Инъгоревичь и брат ево Всеволод Ингоревичь и многия князи местные, и воеводы, и все воинство, и резвецы и удалцы, и все узорочие резанское. Лежаше на земли, на траве, и снегом и ледом померзоша, ни кем брегомы, от зверей телеса их снедаема, от множества птиц раздробляемы. Вси бо лежащее, купно умроша, едину пиша смертную чашу.

И видя князь Ингорь Ингоревич много трупия мертвых лежащее, и воскрича горьким великим гласом, яко труба рас-палаяся, и в перьси своя руками биюще, и ударяшася о землю. Слезы от очию, яко поток, течаше и жалосно вещающе: "О милая моя братия и господие! Како сие животе мои! Про что аз преже вас не умрох? И како зайдете очию моею, и где отошли естя сокровище живота моево? И почто не промолвите ко мне брату нашему, цветы прекрасныя, винограде мои не узри же? Уже не подаете сладости души моея! Чему, господине, не зрите ко мне, брату, ни промолвитеж со мною? Уже ли забыли есте меня, брата своево, от единаго отца рожденнаго, единыя матери утробы нашея, великие княгини Агрепены Ростиелавны, и единым отцем воздаянием многоплоднаго винограда? И кому приказали есте меня - брата своего? Солнце мое драгое, рано заходящее, месяцы Красине, рано изгибли есте; и звезды восточныя, почто рано зашли есте? Лежите на земли пустее и ни кем брегоми есте, и славы от кого приемлете? Измени бо ся слава ваша! <Где, господине, честь и слава ваша? - П> Где господства ваши? Многим бо земи государи были есте, а ныне лежите на земли, зряй лица вашего, изменися во нетление. О милая моя братиа и дружина ласковая, уже не повеселитеся с нами! Свети мои драгии, чему помрачили есте? Не много радовахся с нами! Аще Бог услышит бог молитву вашу, помолитеся о мне, о брате вашем, да вкупе умру с вами! Уже бо зде веселие йпиан слезы придошав ми, а за утеху и радость сетование и скорбь яки ми ся! Почто аз не преже вас умрох, да бых не видел смерти вашея, а своея погибели? Не слышите ли бедных моих словес жалостно вещающе? О земля, о дуброва, поплачитеся со мною! Како нареку день той, или како возвеиду яет, в он же погибели толики господарем и многое узорочье резанское храбрых же удалцов? Ни един от них возвратися вспять, но вси равно умроша и едину чашу смертную пиша! Се бо в горести души своея язык мой связается, уста загра-жаются, зрак опустевает, вся крепость изнемогает».

И бысть убо тут многи скорби, и язвы, и воздыхание, и страх, и трепет от всех злых инань и на ны. Князи Нигорь Нигоревич воздев руце на небо и воздыхания со возглаголаша: "от всех гонящих мя избави мя! Владычице богородице мати Христа бога нашего, не остави мя во время живота моево печали моей. Великия страсто-терпы Борис и Глеб, будите мне помочники во бранех. О братия моя милая и господия, помогайте мне во святых своих молитвах на супостаты наши - на агаряны и внуцы измаилтеска рода".

Князь Иньгорь Ингоревич раз-бирав трупие мертвых, взыска тело братии своих: князя Георгия Нигоревича, <добавлено: Давида Ингоревича Муромского> княая Глеба Ингоревича Коломенскаго, многих бояр, и воевод, и ближних и знаемых, принесе их во град Резань, и хра-няше их честно, а иних ту на пустее месте собираше, и над гробы их пев.

Похраниша их честно, и Нигорь Нигоревич и поиде ко граду Пронску, и собра разбиеннны увы брата своево, благовернаго и христолюбиваго князя Ольга Ингоревича. И несоша ево во град Резань, а честную ево главу сам князь великий Ингорь Ингоревич зо град понесе, и целова ю любезно, и положи его с великим князем Юрьем Нигоревичем во единой раце.

А братью свою князя Давида Нигоревича, да князя Глеба Ингоревича поло-жиша уного <П,Р,В: близ гроба их> во единой раце.

Поиде же князь Нигорь Нигоревич на реку на Воронеж, где убиен бысть князь Федор Юрьевич Рязанский, взя честное тело ево, и плакася над ним на долг час. И принесе во область его к великому чюдо-творцу [пропуск] …зопеск… [пропуск] Еупраксею, и сына их князя Ивана Федоровича Постника и положита их едино вместо. И поставиша над ними кресты каменныя.

От сея вины да зовется великий чюдотворець Никола Зараиский, яко благоверная княгиня Еупраксея своим сыном князем Иваном сама себя зарази.

Сии бо государи рода Владимера Святославича, сродники Бориса и Глеба, внучата великаго князя Святослава Олговича Черниговьского. Бяше родом христолюбивый, лецем красньии, очима светли, взором грозны, паче меры храбры, сердцем лехки, к бояром их ласковы, к приезжим приветливы, дарем jо сераем, на пированье тчивых, на недруга добре храбры, половцем грозны, велми искусны, к братии своей, ко их посланником - величавы. Мужественно ум имеша, в правде-истине пребываша, чистоту душевную и телесную без порока соблюдоста. Святого корени отрасли, богом насажденаго суда цветы прекрасни. Воспиташа во благочестии со всяце наказанием христовым. От самех пелен богавозлюблени. О церквах божиих велми печашеся, пустотных бесед не творяще, срамных глагол не любляше и злонравных отвращашеся, яет со благими всегда беседоваше, божественых писании веегда во умилении послушати рад. А милостыни неоскудну даюше, и ласкою своею многих от нескверных царей, детей и братае себе приимаста, и на веру.

Во святом крещении Козма седе на столе отца своево великаго князя Ингоря Святославича. И обнови землю Резаньскую, церкви постави, и монастыри согради, и пришелцы утешая, и люди собра. Бысть радость християном, Рускую землю избави. Княэь великий Ингорь Ингоревич - отпусти князя Михаила Всеволодовича Пронскаго на отца его вотчину и посади отца отеческой его вотчине.

Дальше в ? и в А следует повесть "О убиении злочестиваго царя Батыя", за которой помещен "Род поповский' ?? ? на оборванном листе].
 

 

Перепечатка материалов разрешена. Ссылка на газету и сайт обязательна.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.