|
Святой Иван
Грозный – покровитель редакторов научной литературы
М.Д.Приселков – ученый с дореволюционным именем, в отзыве от
07.03.1939 писал: «Работа Д.Н.Альшица, выполненная по заказу для
серии книжек по военной истории для бойцов Красной Армии, представляет
собой примечательное явление в области т.наз.популярной, т.е.
написанной не для специалистов-историков, литературы. Литературная
одаренность автора, сознание ответственности темы назначения работы
дали здесь решительную победу. Книжка эта не только знакомит с прошлым
в увлекательном изложении, но и будит в читателе живое чувство любви к
родине и народу». Отметим, сей отзыв давался о книжке «Нашествие
Батыя», писавшейся еще до того, как был опубликован «Подсобный
материал по изучению истории СССР», п\ред. Проф. А.В.Шестакова
(Издательство НК ВМФ СССР, М.-Л., 1940), созданный для нужд
политработников НКО - на основе вузовского учебника редактора (1938) и
давший новое направление политической работе в Вооруженных Силах,
преодолев инерцию партийной историографии Н.А.Рожкова и
М.Н.Покровского. Ранее, не глядя на постановление 1934 года, в
действии оставалась инерция имени партийного академика, и лишь с 1936
г. его доктрину начали заменять учением «5-го классика марксизма»
акад. Н.Я.Марра (которого уважавшие себя филологи предпочитали не
упоминать).
Читатель, вероятно, удивится, узнав, что отзыв Приселкова сделан был о
работе 19-летнего юноши. Удивление возрастет при известии, что в том
же году, уже в специальном издании - в «Ученых Записках ЛГУ», оным
было опубликовано научное исследование - посвященное русской
историографии Куликовской битвы, складывавшейся в те, первые после
1380 г. десятилетия. Кое в чем «Роль Куликовской битвы в определении
национального сознания русского народа» интерес представит и теперь.
Доныне, например, авторы беллетристических описаний сражения
ориентируются на Новгородские летописи, создатели которых – сами в
битве не участвовали, к Москве были враждебны, и обильная церковная
риторика сих описаний, привлекающая ныне «русских патриотов», для
ехидных новгородцев – была ничем иным, как «фигой в кармане», служа
для умаления подвига святого князя и его дружины. «В Новгородской
I летописи
содержится рассказ о Куликовской битве, являющийся самым ранним
новгородским известием о ней. Написан он, очевидно, также в годы,
непосредственно следующие за 1380. Можно думать, что когда событие
стало широко известно новгородскому люду, то перед новгородской
правящей верхушкой выросла необходимость написать о нем. Нужно было
признать факт победы Москвы, как-то объяснить ее причины, но вместе с
тем не слишком хвалить Москву, отношения к которой новгородской
правительственной группы общеизвестно. С такими задачами новгородский
летописец приступил к созданию рассказа о битве. При чтении скупо,
сухо и тускло изложенного повествования бросается в глаза подчеркнутая
религиозность описания. Надеясь исключительно на милосердие Божие и на
Пречистую Богородицу Приснодеву Марию, призывая на помощь Честной
крест, шел Дмитрий Иванович на битву. В уста Дмитрия вкладывается
церковно-книжный призыв к смелости. Поражение татар произошло,
дескать, потому, что «устриша бог невидимыми силы сыны агаряны, и
обратиша плещи его на раны и поганы погнаны были от крестьян», и все в
таком же духе ».
Ранее это трактовали в том смысле, дескать, что погнаны татары были
простыми русскими мужиками – земледельцами-страдниками (Ф.Нестеров
«Связь времен», неск.изд.), ныне же - и вся «воспитательная работа» в
россиянской армии перестраивается на сих «благочестиво»-клерикальных
основах. «Больше того, наверняка зная о реальных причинах
столкновения, летописец объясняет Мамаево нашествие гневом Божиим, а
победу русских над полчищами татар – тем, что Бог не окончательно
разгневался и счел возможным в известный момент прекратить испытание,
считая, что достаточно напугал согрешивших. Весь рассказ написан в
таких же богословских тонах. М.б., для того времени нельзя было иначе
описывать в летописях мирские события? М.б., искренняя религиозность
руководила пером автора рассказа? Нет, это не так и опровергается
весьма просто. Стоит открыть летопись на любом предшествовавшем или
последующем рассказе, как станет очевидным, что обычаем для
Новгородской
I летописи
является деловое, четко изложение, лишенное такой выпячиваемой
религиозности ».
Некоторые фразы пишутся с откровенной издевкой, напр.: «…Москвичи
же мнози небывалци, видевши множество рати татарской, устрашася и
живота отчаявшися, а ини на бога обратишася, не помянувши реченного
пророком: како един может 1000, а два двигнета тьму [10 тыс.] аще не
бог предает их [ПСРЛ, Изд. Археогр.комисс., т. 3-й, с.92 (1380 г.)].
Во-первых, не новгородцам было после битвы обвинять москвичей в
трусости; во-вторых, написать, что москвичи обратились в бегство от
одного только вида татарской рати, с чистым сердцем нельзя; фраза, что
подавленные количеством татар москвичи бежали, т.к. не вспомнили слов
пророка, что один победит тысячу, если бог за него, - носит явно
иронический характер. От себя добавлю лишь то, что новгородская
верхушка хорошо знала слова пророка. Исходя, очевидно, из них, она
отказалась помочь против татар москвичам, каждый из которых способен
тысячу татар перебить…». Работая в годы «безбожной пятилетки»,
ученый не стал угоднически развивать тему чисто «прикладного»
характера цитат Писания, в древнерусской литературе даже не самого
светского
ХIV века
(сравнительно, допустим, с веком Х II
[см.: А.В.Назаренко ""Зело непотребно правоверным"
(межконфессиональные браки на Руси в ХI - ХII в.в.)", "Вестник
истории, литературы, искусства", т. 1-й, 2005] ) .
Но мы это потребительское и внутренне скоморошеское отношение «Святой
Руси» - к насаждаемым ныне, в ХХI веке, библейско-эйнштейнианским
ветхозаветным суевериям - должны отметить. «…Текстологический
вопрос – только малая иллюстрация к обильным трудностям, возникающим
перед историком, восстанавливающим место России в системе европейских
государств», - писал Б.Ф.Поршнев [Б.Ф.Поршнев "Тридцатилетняя
война и вступление в нее Швеции и Московского государства", М., 1976,
с.8]. Специальная трудность - «довольно характерная» [там же,
с.7]. Именно: «Западные историки отнюдь не считают ненаучным,
цитируя тексты ХVI - ХVII в.в., несколько модернизировать их язык, как
и орфографию. Такое цитирование источников в общем является принятым,
в т.ч. даже в самых академических сочинениях историков. К тому есть
веские причины. То, что было нормой на прошедших этапах истории того
или иного языка, не исчезает вовсе, уступая место новым нормам, но
очень долго сохраняется в малообразованных и периферийных общественных
кругах. Поэтому устаревшие тексты невольно воспринимаются нами
несколько свысока: они ассоциируются с современными архаизмами и
провинциализмами. Образ автора текста помимо нашего сознания из
«старого» превращается в «старомодный», мы снисходительно прощаем ему
какую-то недостаточную образованность, неумелость и провинциальность,
либо, напротив, смешноватую манерность. Ничего этого на самом деле не
было в рамках языковой культуры своего времени. Западные историки не
хотят, чтобы читатель ощущал своих предков как «наивных» - они
переводят его речь на язык современного человека. Никто не усматривает
в этом нарушения интересов исторической науки, и только филологическая
наука заинтересована в интактных древних текстах. Упорство «русистов»,
оправдываемое академизмом, делает историю России прошлых веков
несколько дикой. Иные специалисты замечали этот психологический крен и
пробовали перешибить традицию цитирования, противопоставляющую в
восприятии читателя умному автору курьезного предка. Так,
М.Н.Тихомиров пришел к выводу о назревшей необходимости цитировать
древнерусские тексты в исторических сочинениях (разумеется, речь не
идет об археографических изданиях) в переводе на современный русский
язык, но не встретил понимания…» [там же, с.с. 7-8].
А это не средневековые русские были наивными простаками – это
суеверными обывателями оказались в 3-м тысячелетии мы!
Общенародный взгляд на Куликовскую битву дан был Софонием, литератором
Рязанской земли - автором «Задонщины». Его труд избегают цитировать
ныне, отдавая предпочтение «Сказанию о Мамаевом побоище», хотя автор
последнего – славя Троицкую лавру св.Сергия (визит к которому Дмитрий
Иванович наносил реально, спустя 10 лет после битвы), не знает
монашеских имен Пересвета и Ослаби (путая Родиона с Андреем), не знает
что Родион Ослябя остался жив, и после битвы выполнял дипломатические
поручения князя, не знает что подвизались иноки в Симоновом монастыре
настоятеля Федора, племянника Сергия Радонежского, где и погребены.
Софоний писал не в
ХVI
веке, как по-видимому, автор «Сказания…», а не позднее 1381 года. И в
своей работе - он сознательно подражал известному ему тексту «Слова о
полку Игореве», явно тогда - общеизвестного тогда памятника, воспев
подвиги Дмитрия Московского в битве за общерусское дело.
То, сколько списков «Задонщины» - памятника времен Татарщины дошло
доднесь, объясняет те непонятные для дотатарского (по контексту)
сочинения «монголизмы» [см. Л.Н.Гумилев «В поисках вымышленного
царства», гл. 13], что содержал единственный дождавшийся открытия
список начала
ХVI века
«Слова о полку Игореве», изданный в 1794 и утраченный в 1812 году.
Писец его – снятого с не вполне исправной рукописи, там, где от
источника требовалось качество текста, не стеснялся пользоваться
исправными списками другого – «цитировавшего» первоисточник сочинения,
зная об их сходстве и не глядя, что второе писано спустя 195 лет .
«Задонщине» и «Слову о полку Игореве» посвящены специальные
исследования Д.Н.Альшица.
***
Сложно рекомендовать книгу, изданную тиражом 1 тыс. экземпляров, тем
более, если книга – лишь сборник статей ученого, публиковавшихся
преимущественно в специальных изданиях, 30-70 лет назад, теперь
изданный СПб.ГУ к юбилею автора. Тем не менее, читателю, пользующемуся
научными библиотеками, стоит обратить внимание на нее: «От легенд к
фактам. Разыскания и исследования новых источников по истории
Допетровской Руси», СПб., 2009, - «Сборник трудов заслуженного
деятеля науки РФ, доктора исторических наук, профессора Даниила
Натановича Альшица. К 90-летию со дня рождения», как гласит
редакционное надписание. Хотя бы потому, что следя за мыслью автора –
не только ученого, но и профессионального литератора - вы открываете
себе методы работы историка. Помимо них, из трудов автора, читатель
знакомится и с теми законами исторического развития, что являются нам
в динамике событий. Игнорирование оных – характерно нашей
политизированной науке, кичащейся своим материализмом, однако
относящейся к прошлому, как к «опрокинутой политике» (перефразируя
Покровского). И это - одна из причин того, что научные книги автора,
посвященные - не сильно востребованным общественным интересом Средним
векам, тем не менее, и ранее выходили тиражами, на порядок уступавшими
изданиям коллег-медиевистов, например, А.Зимина, С.Веселовского,
Р.Скрынникова.
А нового, малоизвестного для немедиевиста – из них является немало.
Изучая кампанию 1242 года не лишь как текстолог, но и как
историк-географ, автор дал убедительный ответ на вопросы где стоял
Вороний камень, почему в месте битвы не удалось найти образцов
тогдашнего оружия и главное: в чем полководческая гениальность
Александра Невского, каким был его оперативный и тактический замысел,
почему рыцарская «свинья» сама устремилась в приготовленную ловушку -
столь очевидную что профессиональные военные не повели б себя так, ни
в каком ином случае?
Сообщение, что работы по военной истории подкреплены были немалым
личным опытом исследователя - участника войны, ушедшего в
Ленинградское ополчение, ныне, после возрождения Кремлем традиций
брежневского «военно-патриотического воспитания», может показаться
пафосным. Но под звоны антифашиствующего официоза, еще Твардовским
гениально перелитые в афоризм «русский ложкой деревянной восемь
немцев уложил», уходит понимание того, ополченцы – тогда во многом
были смертниками, комплектуя соединения, которых не создавали при
самой обычной – вполне «тотальной» советской мобилизации. Что,
допустим, из трех профессоров Московского ополчения, проигнорировавших
сталинский приказ об отзыве из войск профессуры, двое - осенью 1941
погибли, и третий, лишь благодаря профессиональным знаниям физика и
командира топографической батареи, получив контузию и ранение, вывел
из окружения остатки своего, потерявшего всю матчасть артполка. Потери
Ленинградского ополчения - были не ниже, хотя и не столь обильно
выражались графой «пропал без вести», ибо при командовании
К.Е.Ворошилова не возникло котлов, сравнимых с Вяземским (не считая
Ленинграда в целом).
***
Представления, как влияла (и влияет) «линия партии» на историографию,
ныне созданы вполне карикатурные. Из них, допустим, никак не объяснить
факт отсутствия в ссылках абсолютного большинства русскоязычных
научных трудов упоминания статьи «Нарцы и волохи на Дунае»
(С.П.Толстов, 1948), как и факт забаллотировки ее автора, при выборах
в действительные члены АН СССР, организованный Б.А.Рыбаковым. Причины
лежат в той же области, что и причины диффамации советскими учеными
партейцами «Слова о полку Игореве». Эта статья вызывающе опровергала
доктрину акад.Н.Я.Марра, ныне внесенного в мортиролог «посмертно»
репрессированных «жертв сталинских репрессий». И хотя то, какие именно
его суждения и построения были в 1950 г. посмертно дезавуированы -
ныне стыдливо умалчивается, сама доктрина – не называясь своим именем,
тем не менее, неявно господствует в русскоязычной «исторической» науке
о прошлом нашего народа. Помимо сего, той статьею «реабилитировался»
первый «буржуазный миграционист» - создатель Русской историографии,
автор Начальной летописи ПВЛ, сохранивший новеллу об исходе славян под
ударами волохов на Русь с Дуная (где еще в
I в.
римлянам известно дакийское [дечанское?] племя анартов ),
сохранивший древнее славянское имя нарцев [ср. с кавк.Нартовским
эпосом] – идущее от арийского НарА (молодой воин). И
неомарровщина - в форме «украинской» доктрины прародины славянства,
постулировавшейся Рыбаковым и Брайчевским, историчность указанной
новеллы Начальной Летописи ПВЛ - отрицала априори.
Так же относились тогда и к иным памятникам. Доныне это отношение
сохраняется к Влесовой книге, хотя, когда на встрече с Д.Н.Альшицем,
указав что Сергеем Лесным введен в научный оборот целый ряд
западноевропейских исторических источников – игнорируемых в России, я
задал ему такой вопрос - не пора ли пересмотреть отношение к
историку-эмигранту, он кратко согласился с моей постановкой его.
Сейчас уже мало кто помнит, как в кон. 1950-х – нач. 1960-х годов - в
ходе «построения коммунизьма» и «борьбы с великодержавным шовинизьмом»,
в СССР была предпринята попытка «декретом» опровергнуть подлинность
«Слова о полку Игореве», объявив его подделкой
ХVIII века.
Калькою ЦК-стам и их региональным парторгам служили выкладки
французских славистов. В 1939-1945 годах, как метко пишет
С.Я.Парамонов, «Европа оказалась гораздо менее культурна, чем она
считала. Именно из ее недр вышли орды изуверов гитлеровского толка,
захватившие всю Европу и показавшие изумительные примеры варварства и
жестокости. Война лишь показала яснее то, что было скрыто в одном из
уголков «европейской культуры». И нет никаких оснований считать, что
этого скрытого нет и в других странах, притом в формах, м.б., и
похуже. Породив гитлеризм, Европа показала себя без фиговых листочков.
Ведь никто не может сказать, что Германия не есть плоть от плоти
Европы. Забыть и замолчать позора гитлеризма нельзя. Все, что есть
порядочного в Европе, отмахнуться от этого не может. Это давит тяжелым
кошмаром на их сознание. Каждому очевидно, что виноват не только
гитлеризм, но и все, кто его воспитывал, а воспитывала вся Европа.
Когда пришла
смертельная опасность для всей культуры, именно «азиаты»-русские стали
основой отпора, показав бессмертные образцы силы духа, физической мощи
и самопожертвования. Не в Зап.Европе, а в Крыму, в Севастополе нашлись
герои-матросы, обвязавшие себя связками гранат и бросившиеся под
немецкие танки, чтоб погибнуть, но и погубить врага. Европа показывала
обратное. Там сдавались даже без выстрелов. Либо без оружия (и даже
штанов) возвращались на свой спасительный остров. Справедливость
заставляет сказать тотчас же, что и там были свои герои, но сломали
хребет германцам только русские. В Европе захлебывались от восторга
успехами русских (потому что успехи были в ее пользу): «Иваны» делали
то, что д.б. делать сама Европа, осуществлявшая мелкие военные
операции на третьестепенных фронтах. Криками «ура» Европа заглушала в
себе чувство стыда, что кто-то другой расплачивался кровью за ее
грехи. И когда в 1945 все было покончено, чувство унижения было еще
настолько сильно, что Западные союзники уступили Советам Лейпциг и
огромную дополнительную зону, на которую те не имели никакого права,
разве что кроме права вымогательства. Случилось то, чего в Европе
никак не ожидали: «азиаты»-русские оказались и в моральном, и в
военном отношении гораздо выше Европы. Именно они явились ее
действительными спасителями. Конечно, самолюбие Европы уязвлено,
отсюда тот неожиданный поток «исторических» трудов, в котором
доказывается, что основы государственности и культуры заложены на Руси
европейцами. Это мол, наши выученцы. Создается впечатление что
возрождение норманнской теории делается, так сказать, «в пику»
Советам, а еще более общо – русским: дескать, «не гордитесь, вы всем
обязаны в прошлом нам »
[С.Лесной «Откуда Ты, Русь?», гл. «Норманисты Запада после войны»]. А
во Франции – уязвленной в 1940 г., сугубо гордой своей «рыцарской»
литературой - заимствованной с Ближ.Востока и заимствованной лишь в
ХIII веке, предпринимаются попытки - ниспровергнуть русский
средневековый памятник, по всем признакам [см. В.Г.Федоров «Кто был
автором Слова о полку Игореве и где расположена река Каяла?», М.,
1956] – более старый, объявив его подделкой ХVIII века. Те же процессы
шли тогда и в англоязычной славистике [см. Р.Г.Скрынников "Переписка
Грозного и Курбского. Парадоксы Эдварда Кинана", Л., 1973], показывая
универсальность явления. В правление Н.С.Хрущева, в ходе широких его
международных контактов, в порядке борьбы с мракобесием (партийными
невеждами ВСЯ древнерусская литература отождествлялась с литературой
церковной), сии злопыхательства были кремлевскими «строителями
коммунизьма» переняты, ЦУ были спущены в научные учреждения, кое-где
(например, в ленинградском Пушкинском доме) с благодарностью
воспринятые.
Появление такой поэмы, причем поэмы – по мировоззрению автора, по
образному строю и литературным приемам - отнюдь не христианской, уже в
ХII веке, напрочь разрушает взгляд на русских – варваров еще перед Х
веком, доныне без стыда высказываемый «образованными людьми» - чтущими
ученые штудии барона ф.Мюнхгаузена, - в частности патриархом Кириллом
(в интервью правительственному телеканалу РТР) [см. «Потаенное», №1,
2011]… - и потому, многие были бы рады - отнести создание «Слова…» к
недавнему времени.
Но еще в 1958 г. Д.Н.Альшиц показывает: нет, не может быть такого!
Исторические сочинения ХVI века - века зарождения русской
всемирно-исторической хронографии, полнятся полемикой, скрытыми
цитатами, апелляциями - к этой выдающейся поэме, - при том, что это
был век собирания древнерусских исторических сочинений, и практически
всё, находящееся в научном обороте ныне (и многое другое, погибшее
либо не используемое), тогдашними историографами - возглавляемыми
митрополитом Макарием Московским и царем Иваном Грозным, изучалось и
использовалось. Как эпизод этого внимания – остался литературный
псевдоним «Иван Пересветов», взятый вначале Алексеем Адашевым, а затем
его продолжателем и неявным оппонентом Иваном Грозным, приложенный
т.наз. Малой Челобитной восточно-европейского кондотьера Петра
Губастого, ставшей «вступлением» «Пересветовского Сборника». Имя
воинника, подавшего начальный документ, установлено исследователем,
как и его детей – служивших в составе Опричнины и Государева двора.
Упоминания о них археограф разыскал в оставшихся с той поры
документах, к вящему недоумению тех, кто постулировал реальность Ивана
Пересветова, и оттоль пускался в повествования о гибели автора
проектов в наступившем опричном терроре.
Мы можем думать, и повествование об Августе Пруссе, основателе рода
Рюриковичей - появляющееся на страницах сочинений ХVI века (если не
будет подтверждена гипотеза Татищева о создании протографа Степенной
книги митр. Киприаном в кон. ХIV в.), было почерпнуто тогда из
древнерусских источников – днесь недошедших, уничтоженных «борцами с
фальсификацией истории» недавних веков.
Масштаб созданного безвестным черниговским (это частная позиция
рецензента по вопросу авторства поэмы) боярином «Слова о полку
Игореве» – политическими литераторами ХVI века сознавался превосходно.
Причина неприятия в ХХ веке – историографическая, ибо судим мы о том
времени - по таким сочинениям, как «Записки опричника» Генриха Штадена.
Этот «бессвязный рассказ едва грамотного, необразованного и
некультурного авантюриста» (С.Веселовский), тем не менее, берется
за основу современных литературных (как, напр., в фильме «Царь») и
литературно-исторических повествований об эпохе, – измышления
мошенника-шинкаря, все время русской жизни проведшего в Земщине, ни
дня не служившего на Царской службе.
В те годы «для создания в листках черного образа русских были
применены все художественные средства описания зла, найденные
Возрождением. Главные из них такие. Прямо или косвенно русских
представляли через образы Ветх.завета. Спасение Ливонии сравнивалось с
избавлением Израиля от фараона, а Ивана Грозного сравнивали с
фараоном, Навуходоносором и Иродом. Его однозначно и устойчиво
определяли как тирана. Это делалось с такой частотой, что слово тиран
стало нарицательным для определения всех правителей России в принципе.
Утверждалось, что русские – это и есть легендарный библейский народ
Мосох, с нашествием которого связывались предсказания о Конце Света.
Говорилось, что московиты есть искаженное слово мосох» [С.Г.Кара-Мурза
«Маркс против Русской революции», М., 2008, с.72]. Сила созданной
тогда инерции такова, что ровно так же, продолжало живописаться и наше
государство ХХ века – уже в его антирусском, советском своем
воплощении [см. его же «Евреи, диссиденты, еврокуоммунизм», М., 2002;
ср.: Д.Н.Аль «Правды, ничего кроме правды!», неск.изд.], мотивируя
блокаду СССР в 1930-х и войны против него.
Сложившееся отношение к Русскому государству ХVI века – позволило
принять на веру россказни безродного и едва грамотного самогонщика, ни
дня не державшего в руках оружия, сглотнув присвоение им рыцарского
звания – в Германии того века, и принимая все многочисленные
несообразности его россказней – в литературе нынешней. «Явной
выдумкой являются появившиеся на последнем этапе россказни Штадена, о
его постоянной близости к царю – о его службе в опричнине. То, что
Штаден не служил в опричнине, да и вообще на какой-либо дворянской
службе, доказывается, помимо его саморазоблачений, также и важнейшим
объективным фактором. Все без исключения иноземцы, исполнявшие ту или
иную царскую службу или встречавшиеся с царем Иваном, бывавшие у него
на приемах, помимо личных воспоминаний оставили объективные следы
своей деятельности в русских и иностранных источниках. И только о
Штадене и о его службе все источники хранят красноречивое молчание»
[Альшиц, с.361]. «Поскольку Генрих Штаден жил и творил за 200 лет
до своего прославленного литературного соотечественника, его с полным
основанием можно считать предшественником столь же преуспевшего в
сочинительстве невероятных историй барона Мюнхгаузена» [там же,
с.358].
Это не люди Средневековья не ценили «Слова о полку Игореве», нет, это
нами – в Новое время оно перестало копироваться, как «рухлядь», отчего
и был памятник - к эпохе ПетраI и ЕкатериныII забыт, сохранившись в
единственной копии ХV-ХVI в., погибшей в 1812 году!
Работа над приписками к официальным – парадным изданиям Русских
летописей, составлявшихся в ту эпоху, позволила идентифицировать руку
Ивана Грозного [см. Р.Т.Пересветов «По следам находок и утрат»,
неск.изд.]. И исследование их, сравнение с положениями,
высказывавшимися в посланиях Царя, раскрыло методы его работы,
состояние архивов той эпохи, наличие документов, скрупулезно
использовавшихся при правке – в т.ч. и чисто научной корректуре
исторических сочинений [Альшиц, «Источники и характер редакционной
работы Ивана Грозного над историей своего царствования»]. Иван Грозный
– этот тот святой, кому должны обращаться моления научных редакторов и
корректоров ученой литературы!
Исследование корректур, выполнявшихся над «переиздаваемыми» текстами,
как и сравнение с текстами посланий, позволило также уловить
внутренние мотивировки царя, увидеть за словами его характер и вкусы.
Подобно современникам – людям эпохи Возрождения (князю Андрею
Курбскому, митрополиту Макарию), Иван Васильевич не упускал случая для
самовосхвалений. Но возможность приписать, сверх рассказанного
исполнителем летописной работы, себе воинские подвиги – в отличье от
Курбского, в переписке не стеснявшегося объявлять себя победителем
проигранных битв, Ивана Грозного оставила равнодушным. Посвященные
осаде и штурму Казани страницы не породили царских дополнений, хотя
ошибки, допущенные авторами текста – наблюдавшими осаду с менее
высокой колокольни, он скрупулезно правит. Зато им оказались
старательно расписаны картины народного ликования, любви и почестей –
воздававшихся ему, царю всея Руси, в частности – десятков тысяч
пленников, освобожденных в Казани в 1552 г. (уже после того, как в
1540-х 60 тысяч угнанных освободил и вернул на Русь царский союзник
Шигалей, свергнутый за то казанцами с престола).
***
На страницах сборника, изданного ныне СПб.ГУ, откроются страницы, и
довольно забавные. Допустим, знакомые с трудами академика
А.В.Ефимова
[см. напр.: «Из истории великих русских географических открытий в
Северном Ледовитом и Тихом океане ХVII - 1-й\2 ХVIII в.», М., 1950],
знают о тех колоссальных денежных оборотах, что шли через руки
Сибирских купцов уже в нач. ХVII века, о том, что страна наша в 1550-х
– 1750-х годах шла из феодализма в капитализм ничуть не медленнее
нежели Англия тех веков, и «вторичная феодализация» времен Екатерины
Великой и Александра Благословенного - стала историческим парадоксом.
Свидетельствуемые документами нравы и обычаи «новых русских» начала
ХVII века, ссужавших деньги землякам, гулявших по улицам родных
селений с тросточками, зрительными трубками, в немецких «хальстухах» -
уже тогда, показанные в очерке историка-литератора, делают
историческую реальность четырехвекового прошлого наглядной и
осязаемой, позволяя понять, почему иногда, образно выражаясь, «сгорает
дело» у олигархов теперешних, а общественные отношения нагоняют
производительные силы – через централизационную «контрреформацию». «Уже
тогда, в ХVII в., были в ходу весьма современные термины, вроде –
«товарищ», «комиссар», «команда». Имели они в то время иное, чем
привычное сейчас, значение. Тем не менее, они действительно
способствуют впечатлению близости тогдашних и нынешних социальных
процессов. Словом, ошибаются те, кто утверждает, что, создавая класс
капиталистов и капиталистические отношения, мы копируем чуждый нашей
стране опыт, идем неведомой для нас дорогой и потому, мол, имеем на
этом пути всякого рода издержки. Вернее заключить, что на этом пути
неизбежны определенного рода явления, где бы и когда бы по нему не
идти – в Европе ХIII – ХV в.в., в Московском государстве ХVII или в
России ХХI века» [Альшиц, с.с. 439-440].
«Исторически сложилось так, что первотолчком, породившим в ХVI веке
из многовекового удельного хаоса новую вселенную – единую российскую
государственность, - стала именно мощная контрреформация, прикончившая
в зародыше те либеральные начала, которые попытались вложить в
основание государственного устройства единой России его первостроители»
[там же, с.441].
Р.Жданович
|